Исповедь свекрови, или Урок Парацельса
Шрифт:
Ах, какой голосок ровный, журчит, как ручеек по камушкам! И все-то у тебя замечательно, и все кстати! Добро пожаловать, значит, дорогой Левушка, на большой семейный обед… И стол красиво накрыт, будто это и не обед вовсе, а некая церемония. Которая обязывает. Может, ты и не в курсе, а она сама по себе обязывает. Иди, иди, Левушка, мой руки…
Надо отдать Леве должное — быстро в ситуации сориентировался. И вел себя хоть и улыбчиво, но сдержанно. Вежливо поручкался с папой Вадимом Петровичем, душевно улыбнулся маме Элине Аркадьевне. Никакого панибратства. Никакого испуганно-заячьего
— М-м-м, как вкусно, правда? — обежала взглядом по лицам Эля, приглашая восхититься кулинарными талантами дочери. — Ну разве тут похудеешь? И как это вам, Сашенька, удается быть такой стройной в вашем возрасте, не понимаю? Хотя — чего это я про возраст, при мужчинах! Извините, Сашенька!
Лева слегка поднял бровь, глянул на мать удивленно, будто ждал, как она отреагирует на «Сашеньку».
А как она могла отреагировать, господи? Сама виновата. И впрямь, надо было сразу дистанцию держать, не поддаваться на панибратские Элины провокации.
— Нет, но я не могу, вы только посмотрите на них, Сашенька… — продолжала свое наглое буйство Эля, тыча в сторону Лады и Левы острием вилки. — Это же невероятно, как они похожи друг на друга! Оба статные, породистые, красивые… Прямо хоть картину счастья с них пиши!
— Мам… Ну прекрати, чего ты… — будто бы сердито отмахнулась Лада, не обманув, впрочем, никого этой нарочитостью.
— А что такое, дочь? Я женщина простая, у меня что в голове, то и на языке!
— Ага, как чукча… — дополнительно прокомментировал жену солидный Вадим Петрович, — что вижу, то и пою, да?
— Нет, а что в этом такого, Вадик? — подпрыгнула на стуле Эля, развернувшись к мужу. — Ну что такого? Если это очевидно? Нет, ты посмотри… Да у них даже имена звучат одинаково — Ладушка, Левушка! Правда же, Сашенька? Вы же не будете отрицать очевидного?
Пришлось ей пожать плечами и улыбнуться нейтрально, сунувшись к бокалу с шампанским. Спасибо, еще и Вадим Петрович выручил, заговорив с Левой о футболе. Лада наклонилась к ее уху, проворковала почти интимно:
— Давайте я вам салатика с черносливом положу, Александра Борисовна… Очень вкусный…
И Ладе тоже улыбнулась нейтрально. Делайте, мол, что хотите. А я буду сидеть, улыбаться и покачивать головой, как китайский болванчик. И плечами пожимать. Куда вынесет, туда и вынесет. С улыбкой вообще как-то сподручнее. Букой сидеть — совсем уж смешно.
Эля защебетала что-то о проблемах похудения, как бы разделяя разговор на мужской и женский. Лада озабоченно вглядывалась в жующие лица, ожидая очередной порции похвалы. Каждый за столом своим делом занят, каждый свою песню поет, а Саше вдруг вспомнилось…
Вспомнилось, как впервые пришли с Гришей в гости к тете Лиде и Катьке. Сели за наспех накрытый стол, тетя Лида подняла первую рюмаху, глянула на них с Гришей…
— Ой, батюшки-светы, да как вы похожи! Бывает же такое, осспади, гляди-ко, Кать! Ни дать ни взять голубиная парочка, Митечка да Парунечка!
Они с Гришей, помнится,
— …Мальчики, ну хватит вам про футбол! — капризно и громко проговорила Эля, насильно вытащив ее из теплой памяти. — Давайте лучше еще выпьем! Лева, наливай! Давай-давай! И Вадику тоже налей!
— А вы разве не за рулем? — осторожно спросил Лева, наливая ей в бокал шампанского.
— Нет, мы на такси! И домой вернемся на такси!
— А… Ну да… Значит, вы мимо на такси ехали и заехали в гости? М-м-м, понятно.
— Да, а что? Мимо на такси ехали и заехали! А ты что, против?
— Да бог с вами, Элина Аркадьевна… Как я могу быть против? Родители заехали к любимой дочери, я-то тут при чем? Вернее, я только рад… И за вас, и за Ладу…
— Нет, Лева, ты здесь как раз при чем… Очень даже при чем! Все в твоих руках, Лева. Запомни это — все в твоих руках…
Вадим Петрович аккуратно кушал салатик, навострив ушки. Потом глянул на Леву коротко, будто раздумывал, вступать ему туда, в скользкий хмельной диалог, или не стоит. Вытянув зубочистку, так же задумчиво ковырнул в зубе. Видимо, решил не вступать. Только белесые бровки слегка прихмурил. И наверняка пнул под столом Элю — притормози, мол, не гони в галоп.
А Лева по-прежнему улыбался безмятежно вежливо. Но это с виду. Вон жилка на виске бьется — нервничает, значит. И досадует. И злится.
Ей вдруг стало обидно за сына — зачем этот спектакль? Сами как-нибудь разберутся, кто в чьих руках находится. Или вы думаете, Лада с Элей, он игрушка в ваших цепких пальчиках? Да и вообще — зачем он вам сдался? Со штампом о разводе в паспорте, с гипертрофированным грустным отцовством… Явно же не подарок, чего там!
— Смотри, Левушка, смотри… Счастье на дороге не валяется, охотников за счастьем нынче много развелось, только кликни… — продолжала гнуть свою линию Эля, доводя возникшую за столом неловкость до точки кипения. И довела-таки. Вадим Петрович глянул на нее сердитым трезвым глазом, обрубил резко:
— Ну все, хватит причитать! Чего ты к нему привязалась, Ладка и без тебя разберется! Поживем — увидим, что к чему!
Умница, Вадим Петрович… Хороший мужик. Хотя в голосе большая досада слышится, чего там. Наверное, очень уж хочется дочку замуж выдать. Чтоб свадьба, чтоб платье, хлопоты всякие приятно матримониальные… Опять же — внуки. Чтобы у внуков папка законный был, а не абы как. Все хотят, что ж… Возраст такой, самое то для внуков.
Дальше обед покатился веселее. Потому, наверное, что после короткой речи Вадима Петровича разрядилось общее напряжение. И мясо Ладочкино ушло на ура, и вторая бутылка шампанского… Правда, ее Эля выдула почти в одиночестве, с расстройства, наверное. И неизвестно, от чего, от расстройства или от избытка шампанского, морщинки на лице ярко обозначились, пресловутые гусиные лапки. И глаза стали грустные, отчаянно хмельные, хулиганские.