Исправленному верить (сборник)
Шрифт:
У Мандерштерна дёрнулся сжатый кулак, однако на нём тотчас повисли трое товарищей-володимерцев, таких же рядовых. И Тауберт краем уха услыхал, как кто-то из них, уводя разжалованного майора, шёпотом выговаривал ему:
– Ты, ваше благородие, норов-то укороти. Батальону ты, ваше благородие, здеся нужон, а не в каторжных работах…
Примчался запыхавшийся командир володимерцев, начал было извиняться, грозя «сгноить мерзавца в арестантской роте», однако Тауберт лишь махнул рукой:
– Не стоит, полковник. Пусть говорит. Как я долг свой перед Отечеством исполняю – я отчёт лишь Господу да государю давать стану. А Мандерштерн… Солдат
– Мало что не лучший. – Командир володимерцев казался донельзя раздосадованным. – Уже унтера получил. Храбр, расчётлив, больше, считай, почти всех офицеров понимает. Я уж молчу, Николай Леопольдович, но его смелостью да разумением не одна жизнь сохранена…
– Ну так пусть и дальше сохраняет. – Тауберт поднялся. – Спасибо за чай, володимерцы. Рапорта я писать не стану, полковник.
…Хватит с меня русской крови, думал Николай Леопольдович, возвращаясь к своим. И без того вовек не отмыться.
Может, тогда это и родилось – что нет хуже свары, чем между своими? Нет войны кошмарнее и ужаснее, чем война гражданская?
…Сентябрь в Анассеополе мягок и тих. Полковник Тауберт, Николай Леопольдович, загорелый под капказским солнцем, навытяжку стоял перед василевсом. Новым василевсом, Арсением Кронидовичем. Старший брат его, Севастиан, три года отмаявшись на престоле, сломил наконец волю среднего брата и отрёкся в его пользу.
– …Его Василеосского Величества Собственную Канцелярию, вкупе с корпусом Жандармской стражи, – дочитал василевс уже знакомый Тауберту указ. – Знаю, Николай Леопольдович, что возражать станешь. Понимаю, кому ж охота с конногвардейцами прощаться, да только…
Николай Леопольдович не знал, почему выбор пал именно на него.
– Дело это такое, что человека из-под палки не заставишь волю василевса исполнять, – с заминкой произнёс Арсений Кронидович. – А потому…
«Как тебе, Тауберт, понравилось по своим картечью бить?» – неслышимо для василевса спросил вдруг появившийся за его плечом Мандерштерн.
Тауберт не отвернулся.
– Не пощажу живота своего, – вслух сказал полковник, и Арсений Кронидович резко, отрывисто кивнул, как показалось полковнику – с явным облегчением.
«Не пощажу живота своего и чести не пощажу тоже – чтобы никогда более русские по русским картечью не стреляли».
Но, разумеется, вслух он этого не сказал.
Владимир Коваленко
Возвращение Евдокии Горбуновой
Грибовка – не город, городок, а верней – станция. Вся жизнь – вокруг железной дороги. Скорый на Москву – главное событие. Загрузка леса на платформы или хлеба в вагоны – главное дело. Пассажирская платформа – променад, станционный трактир – ресторан. Здесь вывешивают под стекло газеты, столичные и губернские. Манящим огоньком горит по ночам семафор, по торжественным дням хлопает по ветру бело-желто-черный национальный флаг.
Грибовка – станция не худшая, повезло ей, выросла на пересечении старинного тракта, по которому некогда войска пехом хаживали – колоннами по четыре десятка солдат шириной, при артиллерии и обозах… По сравнению с былыми временами тракт захирел, но регулярно подбрасывает к «чугунке» зерно, дубовый да сосновый кругляк, пассажиров – кого до уездного городка, кого до центра губернии, а кого аж до самой Москвы… Далее – везде, да кто в этих местах про такое «везде» слыхивал? Телеграфист, почтальон да жандарм.
Вот
Сейчас Николай Лукич сидит в станционном трактире, который – законная гордость Грибовки. Правда, неплохой, почти ресторан – с горячими блюдами, с отдельным залом для чистой публики, в котором налегает на не видавшую теплых морей мадеру возвращающийся к поместью мировой судья, пьет чай вприкуску отправляющаяся в город за новыми программами сельская учительница – усталая барышня на четвертом десятке. Жандарм тоже тут – обедает, а заодно отдыхает от миазмов языка извозчиков-ломовиков, что густо уснащают «черную» половину заведения. Сам он может загнуть куда покрепче, но делает сие исключительно по должности. Он молод, тридцати не стукнуло, но успел от рядовых подняться до вахмистра и не теряет надежды сдать экзамен на офицерский чин. Гимназический курс Крысов осилил, теперь овладевает специальными предметами. Такая карьера в низах Корпуса ныне ценится. Исполнительные да верные всегда нужны!
Верным отдых тоже нужен. Вот Николай Лукич пропустил уставную чарку да принялся пилить ножом шкворчащую, истекающую чесночным ароматом домашнюю колбаску. А рядышком греча с грибочками парит, огурчики малосольные красуются…
Как мы уже говорили, трактир хороший, да и трактирщик – славный малый. Кухня у него простецкая, но добротная, потому с годик тому и довелось ему перебраться из какой-то вовсе несусветной дыры в Грибовку. Обжился на диво быстро, успел подхватить за себя местную – да не абы какую девку, а дочь хозяина лесного склада. Прямо после комиссии свадьбу сыграли, теперь ждут прибавления в семействе да строят планы. Широкие. Вот и сам владелец заведения, принес жандарму самовар. Лично.
– Надо мне, – говорит, – поднять сервировку. Со своим серебром я уж и для уездного города сгожусь…
Николай Лукич добро щурится, промакивает салфеткой сытый пот.
– А на губернский?
– На губернский не потяну, что вы. Там нужен совсем другой капитал, одним серебром не отделаешься. Хрустали-с потребны, да и прибор придется расширить. Большим господам сервировать – разных ножей и вилок нужно до полусотни. Я и сам их применение знаю исключительно книжно – читывал, из любознательности. Нет-с, пока не потяну… Чу! Вот и венская «Стрела». Простите покорнейше – вас покину. Вдруг едок случится?
Жандарм кивнул. Деньги трактирщик, понятно, не на его обедах наживает. И все же трапеза многое теряет без толкового собеседника, а с венского экспресса, что у Грибовки лишь притормаживает, пассажиров ждать не приходится.
За окнами – тени реденького «общества», встречающего-провожающего поезд от Первопрестольной. Вот ложечка звякнула – учительница отставила стакан. Тоже на платформу торопится, хотя до собственного поезда могла бы еще один «эгоист» выкушать. Ну что такое, по грибовским-то меркам, четыре стакана, которые входят в нутро самовара на одну персону? Разминка перед настоящим чаепитием, никак не более. Но Вера Степановна – часть станционного общества. А вот жандарм – не совсем.