Испытание временем
Шрифт:
Имя исследователя не блекло, в свет выходило большое число сборников и монографий, учебников и популярных книжечек на самые разнообразные темы, порой далеко отстоящие от паразитологической науки. Брошюры, посвященные природе, поэзии и биографиям ученых, были слабыми компиляциями, написанными наспех, насыщены не слишком удачными стихами ученых минувшего и нынешнего веков. Не очень красят эту книгу о творчестве ученых одиннадцать страниц беспомощных стихов профессора Филатова. Стоило ли маститому ученому заниматься компиляцией стихов, в большинстве не увидевших свет?
Вряд ли следовало почтенному
Этот музей поглотил у ученого много дней, месяцев и лет. Не сумел он бережно копить часы и минуты для великих дел. Не сумел помешать честолюбию оттеснить себя от любимой работы. Снедаемый тщеславием и любовью к науке, он призраку приносил в жертву мечту своей жизни.
За несколько дней до празднования его семидесятилетия он пригласил меня присутствовать на чествовании и, передавая пригласительный билет, сказал:
— Безрукий народ, пришлось самому составлять текст приглашения.
Я привожу его частично:
«Глубокоуважаемый товарищ!
Отделение биологических наук Академии наук СССР,
Отделение географических наук Академии наук СССР,
Министерство Обороны СССР,
Министерство здравоохранения СССР,
Министерство культуры СССР
приглашают Вас принять участие в торжественном заседании, посвященном чествованию
Депутата Верховного Совета СССР,
Действительного члена Академии наук СССР,
Действительного члена Академии медицинских наук,
Почетного члена Академии наук Таджикистана,
Лауреата Сталинских премий,
Заслуженного деятеля науки,
Доктора биологических и медицинских наук, профессора и т. д.
Имярек
в связи с его семидесятилетием и 45-летием научной и общественной деятельности».
Слабости присущи всем людям, имел на них право и ученый. Все сводится к тому, во что они обходятся нам, какой ценой мы платим за них.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
С Леоном Абгаровичем Орбели наша дружба долго не налаживалась. Он не проявлял ко мне ни малейшего интереса, а я избегал знакомства с человеком, перед которым чувствовал себя глубоко виноватым. Давно вышли из печати и многократно были переизданы мои книги о Павлове и его сотрудниках — Быкове и Сперанском, а замечательные исследования Орбели как бы остались вне круга моих интересов. Я не скрывал от себя и других, что мне не создать из столь сложных трудов художественного произведения. Мои литературные потуги будут напрасны, интересные идеи ученого поблекнут и покажутся неубедительными.
Настал все же день, когда я попросил Леона Абгаровича помочь мне написать книгу о нем и его школе.
— Ведь вы не медик и физиологию не изучали, — счел Орбели своим долгом заметить мне. — Легко
Начало ничего хорошего не сулило. Леон Абгарович знал о моих книгах, посвященных другим физиологам, знал также, что до меня никто не отважился популяризовать физиологию. Напоминание о некомпетентности было первым и последним укором за мое столь долгое равнодушие к Колтушам и заодно к нему. Мое самолюбие не позволило мне остаться в долгу.
— Я действительно не медик, но знание анатомии и гистологии вряд ли помогло бы мне написать книгу об Академии сельскохозяйственных наук.
Это было жестоко с моей стороны, Леон Абгарович вел тяжелую войну с ее президентом, и близился день, когда победа достанется противнику. Два года спустя после нашего разговора знаменитый физиолог своим отказом закрыть в Колтушах лабораторию генетики и выполнить приказ Академии наук предрешил свою судьбу. Его сняли со всех должностей и оставили лишь заведующим лабораторией в Институте имени Лесгафта.
Чтобы смягчить неприятное впечатление, я поспешил добавить:
— И в лаборатории профессора Гурвича, где я изучал природу митогенетических лучей, пособия из медицинского курса не понадобились мне.
— Что ж, я вам не помеха, — сдержанно произнес ученый, — знакомьтесь с нашими лабораториями, понадобятся мои объяснения — милости просим, я к вашим услугам.
Весьма своеобразно сложилась судьба Леона Абгаровича. Он рано возмечтал стать врачом, однако желание это продержалось лишь до второго курса. Первая же лекция Павлова подсказала ему другой путь — не врачом, а физиологом будет он. Осуществить это студенту не удалось, место в лаборатории досталось по конкурсу другому. Пришлось четыре года врачевать во флоте. Снова судьба привела его в лабораторию Павлова, благополучно защищена диссертация, и опять невезение — Павлов им недоволен, слишком часто его отчитывает и круто обходится подчас.
— Я вынужден оставить лабораторию, — с грустью объявил молодой физиолог ученому, — я, видимо, не гожусь вам в помощники.
Павлов окинул его испытующим взглядом и невозмутимо спросил:
— Это вы насчет чего? Не оттого ли, что я ругаюсь?
— Зачем мне вас раздражать? — виновато развел руками помощник. — Мне, я думаю, лучше уйти.
— Нет, не лучше, — благодушно усмехаясь, проговорил ученый, — все наладится и будет хорошо.
Прошло немногим больше десяти лет — и ученый и его помощник расстались. Орбели был избран профессором медицинского института в Ленинграде, и Павлов по этому поводу с грустью сказал:
— Что ж, пожелали стать профессором — пожалуйста… А то, может быть, останетесь?
Вот что послужило причиной ухода Леона Абгаровича в институт.
Его давно уже одолевало желание вникнуть в природу наследственных свойств организма. Не временные связи, возникающие в течение жизни, а извечные, доставшиеся нам от далеких предков, занимали молодого ученого. Живой организм является на свет с установившимися врожденными связями. В течение тысячелетий формировались они по тем же законам, по каким образуются наши навыки в недели, дни и часы. Куда они деваются? Исчезают или сохраняются подспудно в организме, чтобы в известный момент дать о себе знать?