Испытание временем
Шрифт:
Использовать для этой цели животных невозможно, их ткани на человеке не приживаются и уж конечно не выделяют лечебных веществ.
Слишком заманчиво было облегчить страдания раненых бойцов, и хирург все же решил попытать счастья. Он с согласия больного, страдающего хронической раной на ноге, наложил кусочек сальника собаки на незаживающие ткани и перевязал больную конечность. Двое суток привитая ткань продолжала жить, на третьи наступил перелом — язва стала заживать. Когда такой же кусок сальника животного наложили на свежую рану, он слился с тканями, как человеческий, и растворился, чтобы породить бурный
В распоряжении хирурга оказался важный механизм защиты. Все многообразие свойств, счастливо заключенных в сальнике, — способность задерживать размножение микробов, ускорять заживление раны, останавливай, кровотечение, — было отныне к услугам защитников родины…
23 марта 1930 года дежурный врач хирургического отделения Института скорой помощи имени Н. В. Склифосовского в Москве вызвал профессора Сергея Сергеевича Юдина в приемный покой. Молодой самоубийца — тридцатилетний инженер — был доставлен сюда в бессознательном состоянии, с перерезанными венами и слабыми признаками жизни. Обильные вливания солевого раствора не улучшили состояния умирающего, надо было перелить ему кровь, но в институте постоянных доноров не было. Профессор осмотрел самоубийцу, бросил взгляд на носилки рядом, где лежал шестидесятилетний старик, погибший пьяным под автобусом, и задумался.
Ничего необычного в этом сочетании не было, а профессор почему-то серьезно задумался и взволнованным голосом стал отдавать распоряжения:
— Доставьте труп старика в верхнюю лабораторию… Дверь запереть на замок и никого не пускать… Срочно найти доктора Сакаяна. Больного отправьте в операционную и впрысните ему камфару. Готовьте все для переливания крови.
Операционная сестра недоумевала. Зачем переносить труп старика в лабораторию?
— Все для операции, — следовало распоряжение возбужденного профессора, — простыни и цапки, скорей!
Он выхватил из рук сестры банку с йодом и плеснул его на живот трупа, протянул ассистенту шприц для насасывания крови и сказал:
— Иду на нижнюю полую вену!
Скальпель скользнул по животу трупа, выступила крупная вена. Она находится в опасном соседстве с кишечником, и сохранить стерильность крови было нелегко.
Рука хирурга вколола в вену иглу.
— Наберите шприцем! — приказал он ассистенту.
С большим трудом удалось насосать два стакана крови. Почти бегом, увлекая с собой врача, промчался профессор по лестнице в операционную. На столе лежал умирающий. Концы перерезанной вены торчали из раны в сгибе локтя. Пульс на руке и на бедре не прощупывался. Еле пульсировала артерия на шее, в груди еще трепетало останавливающееся сердце.
Ассистент вопросительно взглянул на Юдина.
— Вливайте, — последовало распоряжение.
Первый же стакан крови усилил биение пульса. Мертвенно-бледное лицо самоубийцы порозовело, и вскоре послышался глубокий вздох. К умирающему вернулось сознание, он открыл глаза и с удивлением стал оглядываться. Несколько дней спустя он поправился и покинул больницу.
Впервые в истории медицины трупную кровь перелили живому человеку, впервые установили, что кровяные тельца в ней способны питать живые ткани кислородом.
Вот что предшествовало этому событию.
Профессор Владимир Николаевич Шамов сообщил на одном из съездов, что он оживил обескровленную собаку, перелив
— Не попробуете ли вы, — предложил он Юдину, — перенести эти опыты на человека? Условия моей работы не позволяют мне этим заняться.
— А ведь у меня, — заметил Юдин, — и нуждающихся в крови немало, и свежих трупов достаточно.
— Что ж, в добрый час, — согласился Шамов, — попробуйте.
— А как быть с реакцией Вассермана?
Где гарантия, что умерший не болел при жизни сифилисом, туберкулезом или малярией? Сразу этого не установишь, а ждать результатов обследования иной раз нельзя. Кто знает, какие перемены тем временем произойдут в крови… На одно лишь исследование реакции Вассермана уходят сутки.
Восемнадцать месяцев колебался Юдин, пока не созрела готовность рискнуть. «Когда угасает человеческая жизнь. — сказал он себе, — все дозволено, чтобы ее спасти».
Осенью 1932 года Сергей Сергеевич доложил на заседании Национального хирургического общества в Париже, что им проведено сто случаев переливания трупной крови больным. Вся пресса Франции отметила успех советского ученого.
Я много слышал и читал об этом важном открытии, но когда Юдин рассказал мне о нем, я не сдержался и спросил:
— Не кажется ли вам, что в случае с инженером вы не слишком обдумали его последствия? Больного легко было заразить венерической болезнью, туберкулезом, вернуть к жизни для мучительного существования. Самоубийца не просил вашей помощи, вы ее навязали ему и только случайно не сделали несчастным.
Профессор подумал, что я предубежден против него, и, окинув меня пытливым взглядом, резко встал и со свойственной ему подвижностью засуетился по кабинету. По всему видно было, что его темпераментной натуре нелегко подавить свое раздражение. Когда он вновь уселся и спокойно заговорил, я был внутренне ему благодарен. Больше всею я опасался, что предстоящий разговор сразу же рассорит нас.
— Вы правы, я не спорю, меня в этом упрекали, и справедливо… Я ничего с собой не поделаю, за операционным столом моя страсть сильнее меня. С другой стороны, так ли уж я неправ?.. У более благоразумного на моем месте все пошло бы своим обычным путем: старик унес бы в могилу свою спасительную кровь, а инженера перевели бы в мертвецкую. Мое безрассудство спасло одну, а затем тысячи жизней. Сколько раненых во время войны обязаны своим выздоровлением этой так называемой фибринолизной крови… Не кажется ли вам, что подобное безрассудство немного даже похвально?
Юдин не ошибся, я был предубежден, не без оснований, и решил быть откровенным до конца.
— Многие связывают, — сказал я, — ваши неудачи именно с тем, что страсть ваша сильней порой вас. Из семидесяти шести оперированных в Серпухове по поводу прободной язвы желудка двадцать два процента погибло. Это вызвало много шума в городе…
Мой собеседник подпер голову рукой и некоторое время горестно молчал. Я слишком больно его уязвил, и живое выражение лица сразу померкло.
— Эта скорбная статистика, — не без горечи ответил он, — была у меня не выше, чем у других. Хирурги предпочитали не оперировать таких больных, предоставив их собственной судьбе. Ничего подобного я позволить себе не мог и к 1934 году проделал тысячи таких операций, теряя лишь десять процентов больных.