Испытание временем
Шрифт:
Я много слышал о редкой трудоспособности Сергея Сергеевича, — даже незадолго до смерти, уже будучи больным, он оперировал больше любого из своих молодых помощников. Десятки ученых из различных стран неизменно толпились в приемной, терпеливо выжидая, когда им представится возможность побывать у него на операции. Это был незаурядный хирург и ученый, но верно ли, что он холодной рукой творил суд и расправу на операционном столе?
— Вы хотите упрекнуть меня в лихости, — не без горечи произнес он, — в готовности пренебречь любой жизнью ради осенившей меня сумасбродной идеи. О моих промахах и ошибках я скорблю больше других, а угодно вам знать —
Я предвидел очередной парадокс и недоверчиво усмехнулся.
— Вам грозит перехвалить профессию, которой неплохо владели парикмахеры средневековья.
Он пропустил мимо ушей мое замечание и продолжал:
— У хирурга должна быть четкость и быстрота пальцев — пианиста, верный глазомер и зоркость — охотника, способность различать нюансы цвета и оттенков — художника, чувство формы и гармонии тела — скульптора, тщательность — вышивальщицы шелком и бисером, мастерство кройки — опытного закройщика, и главное — уметь, как жонглер, шить и завязывать узлы двумя-тремя пальцами вслепую на большой глубине. Операции на конечностях уподобляются столярному искусству, а обработка и свинчивание костей — слесарным и тонкомеханическим приемам. Операции на лице, щеках и веках схожи с художественными аппликациями или инкрустацией перламутром, а глазные — с ювелирной работой.
Я и сам порой не рад своей склонности идти на риск, — вернулся он к затронутой мною теме. — Уступая себе или просьбам других, я не раз в этом раскаивался… Вы знаете, конечно, что с моей легкой руки хирурги конструируют искусственные пищеводы, когда естественные приходят в негодность. Над этим до меня немало трудились, я учел ошибки предшественников и проделал до трехсот таких операций. Новый пищевод мы укладывали под кожей грудной стенки, соединив его с кишечником и желудком с одной стороны и выше места сужения — с другой.
Так вот, студентке Жене из Таллина не понравилось, что выступающий наружу пищевод будет безобразить ее грудь, и она просила соединить его с кишечником изнутри. Отказать ей я не посмел, хотя отлично сознавал, что, если внутренние швы разойдутся, наступит осложнение и смерть. Операция была проведена по-новому. К исходу вторых суток состояние больной резко ухудшилось. Я принял возникшее воспаление легких за нечто другое — за следствие того, что швы разошлись, — и мысленно решил, что девушка погибла.
Подавленный мрачным предчувствием, я двое суток не являлся в клинику. Мой первый вопрос, едва я переступил порог кабинета, был: «Что показало вскрытие?» — «Какое? — удивился ассистент. — Женя чувствует себя лучше и несколько раз спрашивала вас…»
Так, дорогой мой, — закончил он, — неожиданно родился новый метод
Наше свидание подходило к концу, и я попросил ученого уделить мне завтра еще полчаса.
— Было бы трагично, — шутя сказал я, — если бы это свидание было последним.
— «Без трагедий, — повторил он Белинского, — сама жизнь стала бы водевилем, мишурной игрой мелких страстишек, ничтожных интересов, грошовых и крошечных помыслов… Трагическое — это божья гроза, освежающая сферу жизни после зноя и удушья продолжительной засухи».
Мне предстояло еще выяснить у Сергея Сергеевича его участие в помощи фронту внедрением сульфамидных препаратов. Мне передавали, что он в первые дни войны послал все свои запасы сульфамидных препаратов в боевые части и разработал распылитель для экономного использования животворного препарата, который на фронт стал поступать значительно позже.
Я надолго запомнил его горячую нервную речь, неспокойные черты лица, большие мягкие руки и гибкие пальцы, одинаково сгибающиеся в тыльную сторону и в сторону ладони. Их червеобразное движение взволновало лучших художников нашего времени. Им уделили внимание Нестеров, Мухина и Кукрыниксы…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Только что завершилось великое испытание народов, армия Гитлера пала, и человечество обратилось к своим кровоточащим ранам — к выжженной земле, к новым бесчисленным курганам и осиротевшим городам и селам.
Советское Информационное бюро обратилось ко мне с просьбой отправиться в Кисловодск, где погибла большая часть эвакуированных из Ленинграда ученых, врачей и медицинских сестер, и по свежим следам восстановить все, что еще возможно. Очерки должны быть представлены в кратчайший срок.
Материалы были составлены со слов очевидцев, и я привожу их в том виде, в каком Информационное бюро опубликовало их.
Предо мной сидел еще сравнительно не старый человек, с глубоко впавшими глазами и трясущейся от волнения нижней челюстью. По морщинистым щекам его текли слезы.
— Меня зовут Фингерут Михаил Захарович, живу постоянно в Кисловодске, по профессии портной. Скоро год, как я это пережил, и все не найду себе покоя.
Он мотнул головой, словно стряхивая с себя скорбные воспоминания, и продолжал:
— Немцы расклеили по городу Кисловодску вот этот приказ…
Он дрожащими руками вытащил из кармана смятую бумажку, сложенную вчетверо, и протянул ее мне:
— Прочтите, пожалуйста.
Я прочитал:
«ВСЕМ ЕВРЕЯМ
С целью заселения малонаселенных районов Украины, все евреи, проживающие в городе Кисловодске, и те евреи, которые не имеют постоянного местожительства, обязаны: в среду 9 сентября 1942 года в 5 часов утра по берлинскому времени (7 часов по московскому времени) явиться на товарную станцию гор. Кисловодск. Эшелон отходит в 6 час. Утра (8 час. по московскому времени), каждому еврею взять багаж весом не более 20 кило, включая продовольственный минимум на 2 дня. Дальнейшее питание будет обеспечено на станциях германскими властями. Предлагается взять лишь самое необходимое, как-то: драгоценности, деньги, одежду, одеяла. Каждая семья должна запечатать квартиру и к ключу прикрепить записку, в которой указать фамилии, имена, профессию и адрес членов данной семьи, ключ этот с запиской передать на товарную станцию германскому командованию.