Испытание временем
Шрифт:
Неуязвим был старый больной ученый, его в эти часы поддерживало чувство долга. Ни силы, запрятанные в мышцах, ни трезвый ум не идут в сравнение с волей, направленной на выношенную в муках цель.
Связующие нити между телом и духом были найдены: мышцы и рассудок сильны и непобедимы, когда их покоряет всесильная мечта.
Когда завал был устранен и группа выбралась наружу, спортсмен — научный сотрудник смущенно заметил профессору:
— После того, что произошло, мы с вами, вероятно, работать не сможем.
— Почему? — удивился ученый. — Ничего порочащего вас мы не увидели, именно таким я вас и представлял
Книга была закончена, проследовала своим путем к печатному станку, а мысль не унималась. Из двух ли начал — плоти и творческой мечты — слагается наша деятельность, только ли из них? А талант? Не в нем ли главная суть? Все поражающее наше воображение, прекрасное и величественное мы кратко именуем дарованием. Нам не мешают восхищаться чудесным творением недобрые слухи о душевных качествах творца. Мы охотно прощаем признанному таланту то, что привыкли осуждать в других.
Не слишком ли много уделяем мы внимания таланту — понятию, не доступному анализу, а следовательно — нашему разуму? Кто и где определил его сущность, где грань, разделяющая средние человеческие способности от более высоких, дарованных природой?
Люди, щедро наделяющие этим лестным эпитетом художников, музыкантов, литераторов и ученых, несправедливы к тем, кто трудом и смекалкой создали и обогатили современную цивилизацию. Не сотворена же она талантами, не их усилиями единственно увенчано благополучие человечества.
Вопрос этот часто вставал предо мной, и не раз приходилось теряться в догадках, к какому разряду отнести оригинального, трудолюбивого и проницательного человека, сильного искусством действовать наперекор общепринятым представлениям, лепить и переделывать творения природы на свой лад.
Я знал человека, у которого пчелы и крысы стали помощниками в его сложном селекционном труде.
На опытной станции были более и менее благополучные сорта слив. Одни цвели одиннадцать дней — и как раз в пору дождей и туманов, когда нормальное опыление невозможно. Был и другой сорт, который опыляется при любой погоде и плодоносит в срок. Сорта переопылили, и полученные косточки гибридных сортов посадили в почву. Десять лет спустя созрела слива со всеми добрыми качествами родителей. Предстояло размножить новый сорт, отобрать лучшие плоды и высадить их косточки. Это оказалось делом нелегким, почти неосуществимым. Ни одна химическая лаборатория не оценит так качество плода, как человек. Только пробуя сливу на вкус, можно решить, какая действительно лучшая, а много ли их перепробуешь…
Изобретательный плодовод нашел себе помощников. Он заметил, что пчелы стаями налетают на дерево и оставляют на ветках оболочку и косточку. Этим химикам он предоставил отобрать лучшую сливу.
Пчелы потрудились на славу, плодовод остался ими доволен.
В другом случае предстояло отобрать новый сорт тонкокорых и маслянистых орехов. Химические средства науки для этого недостаточны, а человеку такой труд не под силу. Чтобы опробовать орехи из четырех тысяч кустов и к сроку отобрать необходимое количество, приходилось бы отведать до пяти килограммов в день.
Тем временем крысы подобрались к орехам на чердаке и стали лакомиться ими. Что удивительно — зверьки предпочитали содержимое одних мешков и не касались других.
Нет ли
Орехи были кучками разложены на земле, и каждый сорт покрыт этикеткой. Крысы отбирали самые тонкокорые, маслянистые и оставляли другие без внимания.
История о том, как помощниками его стали вредители растений — тли, завела бы нас далеко.
— Я думаю, — сказал он мне, — что селекционеры напрасно не заглядывают в норки к хомякам и сусликам, они там нашли бы нужное им зерно, самое отборное…
Удивительный человек, — скажет один; смекалистый, — заметит другой; а чем не талант? Больше ли дарования у того, кто так долго шлифовал свои стекла, пока не разглядел в них мир мельчайших творений природы? Или сложней было заметить, что доярки, ухаживающие за коровами, вымя которых поражено оспой, сами никогда оспой не болеют?
Один из таких многодумов поразил меня странным заявлением. Пшеницу, уверял он, следует не сеять, а сажать, как хлопчатник и свеклу, каждое зернышко на почтительном расстоянии друг от друга; ухаживать за каждым всходом в отдельности. Нерадивые хозяева обратили пшеницу в одностебельное растение, тогда как природа создала ее кустом. На опытных участках он выращивает не четыреста — пятьсот, как обычно, а двести растений на квадратном метре. Каждое содержит по два грамма зерна, а всего собирает сорок центнеров с гектара. Можно ограничиться не двумястами, а сотней растений на ту же площадь и собрать все сто центнеров.
Он не без горечи говорил, что мы увлеклись искусством скрещивать растения, улучшать их наследственные свойства, выводить новые сорта и забыли о нуждах растительного организма. Вместо того чтобы помочь пшенице развивать стебли и листья, мы предоставляем ей самой одолевать тяготы и вызреть. В результате нашей нерадивости вместо куста вырастает стебелек пшеницы.
На опытном участке я увидел снопы выше человеческого роста. На прочных, как камыш, соломинах вздымалось по восемьдесят крупных колосьев с полновесным зерном. До девяноста центнеров с гектара снял предприимчивый селекционер.
Другой из этой плеяды нарушил порядок, установленный природой, и повернул растение вершиной вниз, так, чтобы химические вещества, следующие из корней кверху, двигались в противоположном направлении.
Семена плодовых растений высаживались в горшки, и, когда на ростках появлялись листочки, почву в горшках прикрывали картоном и вазон опрокидывали корнями кверху. Воду наливали через отверстие в донышке посуды. Чтобы опущенные вниз стебли не поднимались к солнцу, их подвязывали к палке, воткнутой в горшок.
Противоестественное состояние организма сказывалось на его жизнедеятельности, на стеблях кукурузы второго поколения возникло от двух до семи початков, новые плодородные свойства сохранялись в семенах до пятого поколения. Это было начало удивительных экспериментов…
В одном из районов страны в течение многих лет гибли от странной болезни коровы. Они худели, слабели, свой зеленый корм затаптывали, к концентрированным кормам не прикасались, а старую озимую солому, прелую мякину или жесткие стебли несъедобных трав жевали. Затем начиналась лизуха — коровы и овцы лизали себя и друг друга, ели загрязненную навозом подстилку, грызли кормушку, кости, камни.