Истинная правда. Языки средневекового правосудия

Тогоева Ольга Игоревна

89 Оливье, кстати, воспользовался самым простым способом найти виноватого. Он назвал людей, наиболее близких его «тете»: ее сыновей, подруг, служанку и священника. Когда же своих «сообщников» называли сами обвиняемые, часто ими двигали ненависть или чувство мести к кому-то из соседей или знакомых. Так поступил, к примеру, некий Пьер Менетрей, которого судьи никак не могли заставить признаться в колдовстве. Когда же им это, наконец, удалось, он назвал сразу 17 «сообщников» - причем не своих родственников или друзей, но людей, выше его по статусу, представителей местной «элиты» (Pfister L. Op. cit. P. 109-129).

из частного семейного конфликта, из ненависти родственников, оно не было подкреплено серьезной

правовой базой. В середине XIV в. французские судьи еще не обладали достаточными знаниями, чтобы выстроить обвинение в колдовстве и довести процесс до логического конца - до вынесения смертного приговора и приведения его в исполнение. Юридический дискурс, необходимый для такого рода уголовных дел, не был еще как следует разработан.

Однако к концу XIV в. ситуация изменилась - и это особенно заметно по регистрам уголовной практики. К тому, как строилось отныне подобные обвинения, какие приемы использовали судьи, чтобы убедить окружающих в своей правоте, чтобы создать хотя бы видимость раскрываемости преступлений, чтобы иметь возможность выносить смертные приговоры, в справедливости которых никто не усомнится, мы теперь и обратимся.

В центре нашего внимания окажутся стратегии поведения самих судей, их отношение к уголовному процессу, к тому или иному преступлению, к конкретному обвиняемому. Все это, безусловно, находило отражение в текстах судебных протоколов. Не только в их содержании, но и в особой форме их записи, особенностях стиля и языка (лексики) - в тех тонкостях письменной речи, на которые обычно не обращают внимания историки права.

Г лава 4

Судьи и их тексты

...Я коронный судья, и присяжные - я!

Будут так, нет сомненья,

Очень краткими пренья:

Ты - убийца и вор!

Смерть - тебе приговор!

Льюис Кэролл. Алиса в стране чудес

Начнем, пожалуй, с самого начала - с первых строк судебного протокола. Именно здесь мы обычно ожидаем найти информацию о тяжущихся сторонах - об истце и ответчике. И здесь же мы сталкиваемся с первой особенностью интересующих нас документов, на которую уже обращали внимание выше - с вытеснением истца из процесса, со стремлением средневековых судей выступать от его имени, вместо него. Мы не найдем ни одного упоминания о настоящих истцах в «Признаниях и приговорах», мы почти не встретим их в приговорах Парижского парламента или в «Регистре Шатле».

Конечно, такая ситуация была вполне естественна, когда дело начиналось самим судьей, опиравшемся на собственные подозрения, на донос или на слухи. Однако, даже в тех случаях, когда истец изначально присутствовал, после краткого, весьма формального упоминания о нем в начале протокола, его имя исчезало из текста, а его место занимал судья.

Наиболее интересными с этой точки зрения являются дела, записанные в «Регистре Шатле». Как я уже говорила, регистр создавался как некий пример для подражания - как своеобразный учебник по уголовному судопроизводству. Именно так, как записано, а не иначе, следовало, по мнению автора регистра, Алома Кашмаре, расследовать то или иное преступление, вести допрос, применять пытку и выносить окончательный приговор. И вот в этом «образцовом» регистре практически нет информации об истцах в уголовных процессах. Показательным можно назвать дело уже известного нам Гийома де Брюка, экюйе, обвиненного в 1389 г. в многочисленных кражах Жаком Ребутеном, экюйе, коннетаблем арбалетчиков гарнизона г.Сант в Пуату⁸⁷. По доносу последнего Жервез дю Тарт, сержант королевской тюрьмы Шатле, арестовал Гийома. В суде Жак заявил, что из его дома пропало множество вещей, часть из которых он затем увидел у упомянутого Гийома де Брюка. Однако больше Жак Ребутен не упомянут на страницах регистра ни разу. Мы даже

не знаем, были ли украденные предметы возвращены ему по окончании процесса.

Его место в тексте протокола заняли судьи.

Сходным образом практически любой уголовный процесс превращался на бумаге в противостояние исключительно судей и обвиняемого. Причем судьи стремились не только вершить правосудие, т.е. выносить решения по тому или иному спорному вопросу. В не меньшей, как кажется, степени они желали выступать от имени всего сообщества, в качестве обвинителей. И это первая особенность образа средневековых судей, о которой мы можем говорить на основании материалов уголовных процессов. (Ил. 1)

Что же касается настоящих истцов, об их существовании нам остается лишь догадываться - их реальное участие в судебных разбирательствах подтверждают лишь многочисленные апелляции, подаваемые их авторами то в связи с нарушениями процедуры, то в связи с несправедливым, с их точки зрения, приговором.

Не менее любопытным представляется и следующее обстоятельство. Если довериться все тем же уголовным протоколам, средневековый преступник не мог оказаться лицом к лицу всего лишь с одним судьей. Количество судей и их помощников, присутствующих на каждом заседании, приводит порой в изумление. В «Регистре Шатле» обычно упоминается 7-10 человек, но в исключительных случаях их число могло доходить и до 15-ти . Причем все они, если верить Алому Кашмаре, принимали непосредственное участие в вынесении решений по каждому конкретному делу. Указание на большую численность судей заставляло думать о них как о некоем организме, едином целом, как о корпусе чиновников, объединенных общими целями.

Этот образ всячески подчеркивался бесконечными ссылками на коллегиальность всех выносимых в уголовном суде решений. Типичными можно назвать выражения (заимствованные, безусловно, из лексики церковного суда): «все они согласились» ("il sont d'accort", "furent d'acort", "touz d'un accort", "touz nosseigneurs dessusdiz furent d'acort", "touz sont d'acort"), «они согласились и пришли к решению» ( "sont d'acort et d'un jugement")³, «все они единодушно решили» ("lesquelx tous d'une oppinion delibererent", "delibererent et furent d'oppinion")⁴, повторяющиеся из дела в дело. Каждый шаг уголовного суда сопровождался подобными формульными записями: и решение о сборе дополнительной информации по делу, и постановление о применении пыток, и вынесение окончательного приговора.

2 Например, в делах о колдовстве: RCh, I, 362.

3 Confessions et jugements. P. 58, 59,62, 79,137,147,150,179.

4 RCh, I, 5, 10, 38, 68, 94, 99, 125, 156,173,212,260; RCh, II, 15, 76, 89, 130,162, 171,240,368, 385,421, 504.

Если же мнения судей разделялись (что, правда, если верить все тем же регистрам, случалось крайне редко), все они фиксировались в тексте. Так, 5 апреля 1341 г. в Шатле было рассмотрено дело Пьера Пайю, подозревавшегося в использовании поддельных писем, запечатанных королевской печатью⁵. Судьи не сразу пришли к единому мнению о том, как следует поступить с обвиняемым. Интересно, что клерк, присутствовавший на заседании, зафиксировал их предложения в виде прямой речи:

«Мессир Изар: [приговорить] к пытке, к позорному столбу и бичеванию. Мессир Ж. де Дантевиль: [приговорить] к пытке, к позорному столбу и поставить клеймо на лбу.

Мессир Артю: согласен с господином Ж. де Дантевилем.

Мэтр Б.Помье: [приговорить] к изгнанию.

П. д'Осер: поставить клеймо на лбу и на щеках, [приговорить] к изгнанию и к позорному столбу.

Мессир Гоше де Фролуа: согласен с господином Ж. де Дантевилем.

Мэтр Ж. де Травеси: [приговорить] к позорному столбу и изгнанию, поставить клеймо на лбу.