Истинная правда. Языки средневекового правосудия
Шрифт:
doyen dessus nomme, fut bailliee la colee audit Estiene en signe de mort" (курсив мой - О. T.).
64 «Если один другого убьет в условиях необходимой обороны и не рискнет при нем остаться
для того, чтобы доставить его [труп] в суд, чтобы [можно было] судить об этом, из боязни за свою жизнь, и если он явится в суд без убитого и признается [в убийстве] до того, как против него будет заявлена жалоба, и попросит о том, что следует по праву, то он не должен быть осужден к шее...».
– Саксонское зерцало. Памятник, комментарии, исследования / Отв. ред. В.М. Корецкий. М., 1985. С. 55; «Если же мир нарушит тот, который обещал за самого себя, то это падает на его шею».
– Там же. С. 83; «Король и каждый судья имеют право решать о шее, и руке,
Впрочем еще один, дополнительный символический смысл все же был заложен, как мне кажется, в этом жесте набрасывания веревки на шее. Напомню, что речь шла о передаче преступника из одной юрисдикции в другую и что эти две юрисдикции были враждебны друг другу, причем главным предметом спора являлось как раз право самостоятельно казнить своих собственных преступников. Аббатство такого права было лишено - мало того, монахи прекрасно понимали, что своей виселицы в Реймсе у них никогда не будет66. Они приводили человека, осужденного ими на смерть, к камню на краю рыночной площади, чтобы отдать своим «врагам» - людям архиепископа. Набрасывая преступнику на шею веревку или ударяя его по шее, они, как мне кажется, пытались таким образом дать понять окружающим, что для них этот человек уже мертв, что они не просто приговорили его к смерти но и - в символическом смысле - привели приговор в исполнение.
Насколько можно судить, идея символической смерти преступника во время или еще до приведения приговора в исполнение была отнюдь не чужда средневековому правосудию. Так, например, человек считался (временно) умершим во время принесения публичного покаяния: «Пусть грешник растянется на земле, как если бы он был мертв, пусть он публично объявит, что он умер, пусть он публично продемонстрирует, как он раскаивается в содеянном, чтобы окружающие плакали над ним и показывали, как они страдают. И так христианская община, опозоренная его прегрешениями, смягчится, видя его перерождение, и
67
будет молиться за того, о ком она скорбела, когда он был мертв» .
Для нас, однако, значительно больший интерес представляет ситуация с передачей преступника, приговоренного к смерти, в руки тех, кто имел право привести такой приговор в исполнение. Например, передача из церковного суда в суд светский: «...этим нашим окончательным решением мы постановляем и заявляем, что ты, Жаннетт, была и
66 Желание совершенно не зависеть от архиепископа приводило, по воспоминаниям свидетелей, к периодически возникавшим у них разговорам о необходимости собственной виселицы. Это объяснялось тем, что люди архиепископа всячески оттягивали приведение в исполнение приговоров, вынесенных в суде аббатства: "...il oyt une fois dire aux officiers desdis religieux, que se le prevost de Reins reffusoit ou delayoit a mectre a execution aucuns malfaiteurs detenus prisonniers par la justice desdis religieux, lesdis religieux pouroient dressier un gibet en leur terre". — ER, 549. Однако, это желание было неосуществимо: исключительное право на возведение виселиц в Реймсе принадлежало архиепископу еще с XIII в. (Desportes P. Op.cit. Р. 118).
остаешься еретичкой, идолопоклонницей и вероотступницей. И мы приговариваем тебя [к смерти] как нераскаявшуюся [грешницу]. Этим решением мы передаем тебя во власть светского суда как труп и негодный член [общества]»68.
То, что процедура передачи в Реймсе происходила на камне, за которым располагалась «нейтральная» территория, было представителям аббатства только на руку. Вступив на нее, преступник символически «умирал». Набросив ему на шею веревку, монахи «казнили» его сами, в обход всех реально существовавших правовых норм и установлений. На то, что уже в сам момент передачи преступник воспринимался ими как мертвый, указывал, как мне кажется, и крест на другом конце улицы. Так, в средневековой Германии крест на дороге или на пересечении дорог считался местом отдыха для мертвецов, совершавших
– 69 т»
последний путь . В этом же символическом ряду можно рассматривать и деньги, «уплаченные» за
преступника и приобретающие таким образом значение выкупа за
70
умершего .
"yc "yc
Однако, как мы помним, веревку могли и не повязывать преступнику на шею, а просто отдать ему в руки. Он сам нес ее до креста, где палач снова связывал его. Мотив орудия наказания, которое осужденный на смерть сам несет в руках, рассматривается в литературе как совершенно ясный и бесспорный христологический мотив, особенно применительно
71
к позднему средневековью . (Илл. 4)
Этот мотив заставляет нас еще раз внимательно присмотреться ко всей описанной выше процедуре и поставить вопрос о том, не была ли она выстроена по мотивам одной и совершенно определенной сцены,
68Maier E. Op.cit. Р. 250: "...per hanc nostram diffinitivam sententiam dicimus, pronunciamus, sententiamus, declaramus, diffinimus et ordinamus te Johannetam hereticam, ydolatram et apostatam fore et esse et tanquam impenitentem condempnamus in hiis scriptis teque brachio secularis potestatis tamquam cadaver et membrum putridum relinquimus per presentes" (курсив мой - О. T.).
69 Handworberbuch des deutschen Aberglaubens. Bd. 8. Sp. 1081-1082.
70 Фрейденберг О.М. Ук.соч. C. 174.
71 См., например: Connell W.J., Constable G. Sacrilege and Redemption in Renaissance Florence: The Case of Antonio Rinaldeschi // Право в средневековом мире / Отв. ред. О.И.Варьяш. СПб., 2001. С. 101-154, здесь С. 104; Moeglin J.-M. Les bourgeois de Calais. P. 394. Обращает на себя внимание также мотив 30 денье, которые прево архиепископа был обязан уплатить за поступающего в его власть преступника. Как предполагает Клод Говар, здесь можно усмотреть параллель с 30 сребренниками, уплаченными Иуде за предательство Христа: Gauvard C. Memoire du crime, memoire des peines. P. 707.
а именно - сцены передачи Иисуса Христа из суда синедриона в суд прокуратора Иудеи для последующей казни. Как мне представляется, мы можем найти несколько подтверждающих эту гипотезу и дублирующих друг друга элементов в этих двух описаниях.
Обращает на себя внимание прежде всего сам момент передачи преступника, уже осужденного на смерть, из суда, не имеющего права приводить приговор в исполнение, в суд, таким правом обладающий. Преданный Иудой, Иисус был схвачен и приведен на суд синедриона, где сам признал свое мессианское достоинство. Его вину т.о. посчитали доказанной: «Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство Его!» (Матф. 26, 65). Судьи признали Иисуса «повинным смерти», однако не могли сами казнить его, поскольку правом высшей юрисдикции обладал лишь прокуратор Иудеи: «Они сказали ему в ответ: если бы Он не был злодей, мы не передали бы Его тебе. Пилат сказал им: возьмите Его вы и по закону вашему судите Его. Иудеи сказали ему: нам не позволено предавать смерти никого» (По. 18, 30-31). Точно так же, как и средневековых преступников, Иисуса вели к Пилату связанным: «Немедленно поутру первосвященники со старейшинами и книжниками и весь синедрион составили совещание и, связавши Иисуса, отвели и передали Пилату» (Мк. 15, 1).
Суд Пилата происходил на камне - Лифостротоне (или Гаввафе), что означает Каменный помост: «Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон» (По. 19, 13).
И, наконец, особого внимания заслуживает, безусловно, крест и связанная с ним христианская символика, которая могла учитываться в интересующей нас процедуре. В нашем случае деревянный крест на дороге являлся не просто межой, отделяющей «нейтральную» территорию (территорию капитула) от земель, подвластных архиепископу. Здесь, около креста, преступника вновь связывали, чтобы везти его к виселице. Т.о. крест ассоциировался прежде всего с юридической процедурой, с отправлением правосудия.