Истинная правда. Языки средневекового правосудия

Тогоева Ольга Игоревна

37

прево Шато-Тьерри . В упоминавшемся чуть выше деле из Каркассона требование поцеловать в губы всех четырех жертв в окончательном

38

приговоре было отклонено . Ритуал поцелуя, восстанавливая поруганную честь умершего и, одновременно, умаляя достоинство преступника, исполнял функцию отведения агрессии: предотвращал

39

возможность мести со стороны родственников потерпевшего .

В этой связи интересно отметить отличие данной процедуры от принятого повсеместно и известного задолго до конца XIV в. обычая обмена поцелуями при заключении мира между противниками (иными словами, между живыми людьми)⁴⁰.

В случае abus de justice, если жертва оставалась в живых, просьба о прощении сопровождалась отнюдь не примиряющим поцелуем, но поклоном или даже преклонением колен, что символизировало, скорее, выражение зависимости, подчинение воле другого человека⁴¹.

Клод Говар совершенно справедливо отмечает, что поцелуй, которым награждал судья свою жертву, символизировал союз мертвого и живого тела, попытку хотя бы временно вдохнуть жизнь в труп казненного человека³⁰⁶. К сожалению, французская исследовательница не уделяет при этом внимания тем метаморфозам, которые, как кажется, претерпевало в тот же момент тело главного действующего лица всего ритуала - самого провинившегося судьи.

37 X2al6,f. 135v-136.

38 Martin-Chabot E. Op. cit. P. 250.

39 Подробнее об этом: Carre Y. Le baiser sur labouche au Moyen Age. Rites, symboles, mentalit'es. P., 1992.

40 См., например: Espinas G. Les guerres familiales dans la commune de Douai au Xle et Xllesiecles, les treves et les paix // NRHDFE. 1899. № 23. P. 415-473. См. также интересные соображения о «состоянии мира» в: BoltanskiL. L'amour et la justice comme competences. P., 1990. P. 239ff.

41 Например: X 2a 6, f. 257vB-360; X 2a 7, f. 164-vA; X 2a 7, f. 229B-234vA; X 2a 8, f. 64B-65vA. Подробнее о преклонении колен как жесте зависимости: Кулаева С.Б. Символические жесты зависимости в оформлении средневекового оммажа // Одиссей - 2002. М., 2002. С. 151-168.

Как мы уже знаем, судья представал перед окружающими в одеянии кающегося грешника, символизирующем полный отказ от прежней жизни, стремление начать все по-новому. Любопытно, что внешний вид человека, приносящего публичное покаяние, часто ассоциировался у средневековых авторов с наготой. Даже будучи одет в нательную рубашку, бре или власяницу, грешник все равно оставался голым, лишенным каких бы то ни было профессиональных и/или социальных отличий³⁰⁷. Принося покаяние, человек как бы рождался заново -вернее, из мертвого вновь становился живым.

Выше я уже говорила о том, насколько близка была средневековой религиозной и правовой мысли идея о символической смерти преступника во время или даже до приведения приговора в исполнение³⁰⁸. Как представляется, наиболее последовательно она разрабатывалась как раз применительно к ритуалу публичного покаяния.

Уже у Григория Великого на примере истории Лазаря (Иоан. 11, 43-44) рассматривалась аналогия между жизнью во грехе и смертью, между исповедью и восстанием из гроба: « Каждый грешник, пока он скрывает свой грех, остается пленником, поглощенным мраком. Мертвец возвращается к свету, когда грешник чистосердечно раскаивается в своих ошибках. И так Он сказал Лазарю: «Иди вон». Как если бы сказали человеку, похоронившему себя во грехе: «Зачем ты прячешь свое преступление внутри себя? Вернись к свету, покаявшись, ты, который погребен из-за отказа исповедоваться». Пусть выйдет грешник,

т.е пусть он признает свой грех. Ученики развяжут того, кто выйдет из могилы. Точно так же священники должны освободить от наказания того, кто не побоялся признаться в своем прегрешении»⁴⁵.

Эта тема получила развитие в пенитенциалиях IX в., например, у Халитгара, епископа Камбре: «Господи, ... соблаговоли даровать своему слуге прощение вместо вечных мучений, радость вместо страдания, жизнь вместо смерти»³⁰⁹ . А также в Романо-германском Понтификале X в.: «Господи... выслушай с благосклонностью молитвы слуги твоего,

47

дабы он продолжал жить в покаянии» . Однако, наиболее ясное выражение идея о символической смерти грешника в момент покаяния нашла у Псевдо-Августина (оказавшего большое влияние на «Декрет»

48

Грациана и сочинения Петра Ломбардского ): «Покаяние эффективно и плодотворно, оно никого не оставляет без прощения и воскрешает из мертвых»⁴⁹ . «Пусть грешник растянется на земле, как если бы он был мертв, пусть он публично объявит, что он умер, пусть он публично продемонстрирует, как он раскаивается в содеянном, чтобы окружающие плакали над ним и показывали, как они страдают. И так христианская община, опозоренная его прегрешениями, смягчится, видя его перерождение, и будет молиться за того, о ком она скорбела, когда он был мертв»³¹⁰. Духовной смерти можно было избежать, по мнению автора, лишь обратившись за помощью и поддержкой к представителям церкви, которые своими молитвами помогали грешнику покаяться. Иначе его ждала смерть реальная. В подтверждение своих слов Псевдо-Августин приводил историю Иуды: раскаявшись в совершенном предательстве, тот обратился к фарисеям, но не найдя у них сочувствия, покончил жизнь самоубийством⁵¹.

46 Poenitentiale Pseudo-Romanum // Wasserschieben F.W.H. Die Bussordnungen der abendl"andischen Kirche. Halle, 1851 (Graz, 1958). S. 361-364: "Domine sancte...desque huic famulo tuo pro suppliciis veniam, pro moerore laetitiam, pro morte vitam, ut de tua misericordia confidens pervenire mereatur ad vitam aeternam".

47 Pontifical romano-germanique du Xesiecle / Ed. par C.Vogel, R.Elze. Citta del Vaticano,1963. T.

II. P. 277-278: "...domine ...Tuprecibus eius benignus aspira, ut in confessioneflebilipermanens”.

48 См. об этом: Vogel C. Le pecheur et la penitence au Moyen Age. P., 1982. P. 162.

49 De vera et falsa poenitentia ad Christi devotam. Col. 1119: "Cum itaque poenitentia efficax sit et fructifera, neminem relinquens sine venia, mortuos resuscitans" (курсив мой- O.T.).

50 Ibidem. Col. 1123: "Sic itaque mortuus jaceat, sicque se mortuum ostendat, publice mortem suam praedicando, publice fructus poenitentiae ostendendo, ut turba ploret amissum, et defleat quem dolet mortuum".

То, что средневековый судья, приносящий покаяние, должен был восприниматься окружающими как мертвец, подтверждалось не только его внешним видом, не только теми особыми отношениями, которые складывались у него с его жертвой. Как отмечает Жан-Мари Мёглен, в самом ритуале публичного покаяния (в частности, в ритуале harmiscara) содержалось прямое указание на то, что человек, исполняющий его, на самом деле достоин смерти, которой он избегает почти чудом, лишь благодаря великодушию своей жертвы, согласившейся даровать ему