Истины нет
Шрифт:
— Но для чего тебе все это, брат? — Волдорта захлестывало смятение. — Для чего? И разве Живущие Выше…
— Живущие Выше… Прощающий Грехи, Дева Небесная… да и Перерожденные: Мар, Нелли, Энглуд — они все для меня святыни и Боги, что бы ни значилось в ветхих записях о Нейтрали, и за них я сложу голову в бою за спасение Немолчания, если пристанет. Но стадо безумных овец, которые умудряются разделять всех их, приведут Немолчание к погибели. И другие Миры, алчные и похотливые, уничтожат нас, если не явится вера в новых богов, способных сплотить всех. Любая жизнь развивается от меньшего к большему, и так должно быть с верой. Только в этом ее предназначение и сила. Понимаешь меня, священник? Веришь мне, Волдорт?
— Можно ли сплотить чернокнижника и праведника?
— Нет. Для этого существуют воины. Потому нельзя сейчас дать ручейкам разбежаться. Потому надо сплотиться всем
— А кто будет выбирать угодных новым богам? — Волдорт горько усмехнулся. — Новый вождь?
— И пророки его, — загадочно проговорил кардинал. — Пока еще есть время, пока Палачи, пока Агол со свитой не привели сюда всю свою скотину, надо успеть сплотиться.
— Уже не успеть, — коротко бросил Волдорт. – Знаменосец был здесь. Сколько осталось времени, сложно сказать.
— Можно попробовать! — воскликнул Грюон, всплеснув руками. — Волдорт, подумай! Помоги мне, помоги спасти мой Мир!
— Это и мой Мир тоже, — прошептал священник. — Чтобы собрать разбредшееся стадо, нужно столетие… Никак не успеть. Возможно, война уже идет, только мы не ведаем об этом.
— В беде и горести народ сплотится сам, лишь останется его направить, — бросил кардинал. — Но мы заговорились. Бери с собой кувшин и фрукты. В моей повозке не разольется, не то что в тех махинах, где на каждом камне подпрыгивает даже челюсть.
Кардинал хлопнул в ладоши, и тотчас к нему подбежал невесть откуда взявшийся слуга, выслушал указания и побежал выполнять.
— Поедем уже. Засиделись. А ты пока подумай, брат, над моими словами, — сказал пресвитер, усаживаясь в повозку.
Волдорт лишь кивнул и присел на свое место. Когда повозка тронулась, произнес:
— Я должен сам увидеть эти рукописи. Затем я решу.
Кардинал кивнул. «Он заглотил наживку. Подождем, пока сядет на крючок, и, думается мне, я догадываюсь, куда сейчас направился этот ходящий», — подумал он, внутренне улыбаясь.
— Скоро я покажу тебе их, — Грюон откинулся на мягких сиденьях. — Мы направляемся как раз туда, куда надобно.
Пресвитер сбросил сандалии и прилег, накинув на себя теплое покрывало, уберегающее от падения. Закрепил его золотыми кольцами, закрыл глаза и задремал или притворился дремлющим. В любом случае это означало, что разговор окончен. Волдорт также расположился поудобнее, и его снова стало клонить в дрему, но мысли, рваные и тяжелые, прыгающие и тягучие одновременно, долго не давали ему уснуть. Отчего-то он был уверен, что кардинал догадался, куда направился Кйорт. Тогда зачем все эти игры? Зачем он интригует его и откровенничает? И все-таки повозка хоть и шла мягко, но непривычного к ней укачивало довольно сильно, и священник незаметно для себя крепко уснул.
Поездка тянулась, словно полноводная, медлительная река. Чистое небо сменилось зеленым волнением верхушек деревьев, что росли по обеим сторонам укатанной лесной дороги. Волдорт иногда приоткрывал слипающиеся веки и встречался с отстраненным задумчивым взглядом кардинала. Несколько раз они перекинулись парой ничего не значащих фраз, но не более. День угасал, а кавалькада двигалась без намека на остановку. На повозке зажгли дорожные лампы, и желтые пятна в окнах сгладили мрачные зубцы еловых лап, проплывающих мимо. Было уже за полночь, когда послышался выкрик кучера и снаружи раздались удовлетворенные голоса: выездные доложили, что до конной станции не более четверти часа. Кардинал открыл глаза, откинул покрывало и повел худыми острыми плечами.
— Добрались, — только и произнес он.
Кавалькада с шумом вкатилась через крепкие ворота за деревянный частокол, который ограждал небольшой участок на вырубленной лесной поляне. Внутри частокола из толстых, заостренных кверху бревен высотой в рост человека располагались несколько грубых срубов, конюшня, небольшая кузня и почерневший от времени колодец со скрипящим журавлем. Там уже суетилась прислуга. Помогали распрягать лошадей, указывали, где есть свободные стойла. Хозяин перевалочной станции лично проводил священнослужителей в отведенные для них покои. Комната была большой, но скромной: две кровати из грубых досок, но с толстыми, мягкими матрацами, растопленный камин с вычурной чугунной решеткой, дощатый стол, правда, накрытый потертой, хоть и свежевыстиранной скатертью. На столе дымилась прожаренная на вертеле оленина, стояли фрукты в деревянной плошке. Хрустальный пузатый графин с элем неловко прятался за глиняным кувшином с холодной колодезной водой. Проголодавшиеся кардинал и священник, не сговариваясь, плотно поужинали, после чего Волдорт с позволения Грюона
— Хозяин велел передать, что все готово, — прошелестела та. — Он ждет.
— Передай ему, что скоро. Я должен был немного отступить от плана, но он все еще в силе, — ответил пресвитер. — Я выполню свою часть уговора, если он выполнит свою.
— Он выполнит. Он ждет. Но поторопись, — тень прижалась к стене дома и растворилась.
Грюон надменно улыбнулся и выставил перед собой руку. Послышались хлопанье крыльев и свист. На руку села большая хищная птица. Кардинал поднес ее к лицу и замер. Через несколько минут птица приглушенно крикнула, подброшенная в воздух, звонко хлопнула крыльями и исчезла в темноте.
— Умница, — пробормотал довольный кардинал.
18.
18.
Кавалькада оставляла за собой версту за верстой: зеленеющие луга, шустрые реки, смешанные густые леса. Останавливались лишь тогда, когда ночная темень подступала вплотную. И так продолжалось уже три дня. Волдорт был измучен, несмотря на удивительный комфорт. Не зря все-таки странствовать предпочитали верхом, а на повозках перевозить груз. Грюон переносил путешествие с завидной стойкостью: его не волновали раскачивания повозки и тяжелая дорога. И вот к полудню третьего дня отряд выкатился на громадную, созданную рукой человека поляну. Некогда тут росли крепкие, многое повидавшие деревья, но сейчас их безжалостно вырубили, чтобы к замку, высящемуся в самом центре вырубки, было не подобраться тайком.
Волдорт не знал, куда они едут. День сменялся ночью, сквозь постоянную полудрему он не мог определить, по какой дороге они двигаются, а в навигации он и вовсе был несведущ. Но едва увидев возвышающуюся темно-серую крепость, догадался в тот же миг. Сам до этого священник никогда не видел замок Марка Ирпийского, но слышал очень многое. Это было сооружение, построенное по всем правилам военной науки. Вырытый перед крепостью ров, сразу за насыпанным валом, сплошь утыканным расщепленными на концах металлическими прутами, перебираться через которые было самоубийством, питался водой из полноводной Рэйны, протекающей рядом с крепостью. Высокие стены толщиной в пару шагов с грузными квадратными башнями по всей протяженности тройным кольцом опоясывали замок. Причем второе кольцо было выше первого, а третье — выше второго для того, чтобы, если враги захватят одну стену, ее можно было бы обстреливать со следующей. Бойницы в стенах, словно вырезанные слепым архитектором, шли не ровными рядами, а были разбросаны где попало и создавали гнетущее впечатление, как если смотреть на прокаженного калеку. Между стен также были выкопаны рвы, уже мельче, чем наружный, но опять-таки утыканные по дну железными прутами и рогатинами. Ворота в каждой из стен располагались не напротив друг друга, а со смещением. Чтобы проехать из первых ворот во вторые, нужно было еще добрую сотню шагов двигаться влево, по кругу, а проехав вторые — еще на сотню шагов левее, поэтому, если первые ворота падут, нападающие не смогут сразу атаковать следующие и вынуждены будут пробиваться к ним меж двух стен, с которых польется смола и полетят стрелы и камни. Сами ворота, тяжелые и обложенные с внешней стороны стальными листами, поднимались и опускались при помощи блоков, вращаемых десятком крепких людей. Но, на их счастье, в мирное время вход в город преграждался лишь массивной решеткой первых ворот. За стенами стояли тесно натыканные хмурые постройки. Они располагались кругом, и все окна выходили во внутренние дворы, так что крепость производила впечатление не королевского дворца, а хорошо укрепленных застенков. И лишь треугольные флажки, развевающиеся на шпилях башен, были единственными радостными частями этого мрачного, словно накрытого огромной серой хламидой замка. И если Ортук казался большим добрым великаном, то эта крепость — ощетинившимся дикобразом. Хорошо, что Марк Ирпийский не страдал чрезмерной подозрительностью, отличающей его предков, воздвигших эту громадину, и приказал засыпать и разобрать многие ловушки и капканы, несущие неприятности, если не смерть, тому смельчаку, кто, не зная безопасных троп, рискнет пройти по лесу вокруг замка. Однако же оставил «ласточкины гнезда» для своевременного оповещения о нападениях.