Источник

Рэнд Айн

XIII

Как-то октябрьским днем, когда строительство дома Остина Хэллера подходило к концу, от маленькой группки людей, стоявших через дорогу и разглядывавших дом, отделился долговязый молодой человек и подошел к Рорку.

— Это вы построили дурдом? — спросил он очень неуверенно.

— Если вы имеете в виду этот дом, то да, — ответил Рорк.

— О, приношу свои извинения, сэр. Просто этот дом тут так прозвали… Я бы его так не назвал. Видите ли, у меня тоже есть заказ… Ну, не то чтобы дом — я собираюсь построить собственную заправочную станцию милях в десяти

отсюда, на почтовом тракте. Я бы хотел с вами поговорить.

Позднее, на скамье перед гаражом, где он работал, Джимми Гоуэн рассказал все подробности и добавил:

— И тут я подумал о вас, мистер Рорк, потому что мне понравился ваш чудной дом. Не понимаю почему, но мне он краиится. В нем, по-моему, все как-то разумно. И еще я подумал, что все на него смотрят, разинув рот, и говорят о кем. Положим, жилому дому от этого пользы мало, но для служебного здания это очень привлекательно. Пускай себе хихикают, зато ведь и говорить много будут. И я решил предложить вам построить мне станцию. Скажут, что я сошел с ума. Не знаю, как вас, а меня лично это совсем не волнует.

Джимми Гоуэн пятнадцать лет работал как вол, копил деньги на собственное дело. К его выбору архитектора все отнеслись неодобрительно и говорили об этом с возмущением. Джимми не проронил ни слова в свою защиту и не вдавался в объяснения, он лишь вежливо говорил: «Может, и так, ребята, может, и так». И предоставил Рорку полную свободу действии.

Станция открылась в конце декабря. Она выходила прямо на Бостонский почтовый тракт и представляла собой два небольших строения из стекла и бетона, образующих полукруг среди деревьев

— цилиндр служебного здания и длинный низкий овал закусочной, а между ними встала колоннада заправочных автоматов. Во всем доминировали окружности, здесь не было ни углов, ни прямых линий. Сооружение словно собрали из изгибов морской волны, замершей на мгновение, перед тем как разбиться о камни, изгибов, которые сплелись в столь гармоничные формы, что сотворить их могла, казалось, только природа, но никак не воля человека. Еще станция была похожа на гроздь пузырьков, низко висящих над землей и совершенно ее не касающихся. Создавалось впечатление, что воздушный вихрь от пролетавших мимо автомобилей вот-вот сметет эти пузырьки. Кроме того, у станции был нарядный, веселый вид

— так ярко, бодро, крепко выглядит новенький мощный самолет. Рорк заехал на станцию в день открытия. Он пил кофе из чистой

белой кружки за стойкой закусочной и наблюдал за автомобилями, останавливающимися у дверей. Уехал он поздно ночью. Ведя машину

по длинной пустой дороге, он взглянул назад. Огни станции мерцали, уплывая прочь. Она стояла там, на перекрестке двух дорог, и автомобили будут течь мимо нее днем и ночью, приезжая из городов, где не было места для подобных зданий, и уезжая в города, где не найдется ничего похожего. Он перевел взгляд на дорогу перед собой и больше не смотрел в зеркальце, в котором все еще мягко подмигивали удалявшиеся точки света.

Потом наступило многомесячное бездействие. Каждое утро он сидел в своем бюро, потому что знал: он должен сидеть там, сидеть

и глядеть на дверь, которая никогда не открывалась; он сидел, не снимая руки с телефона, который никогда не звонил. В пепельницах, которые он опустошал каждый день перед уходом, были только его собственные окурки.

— И как ты борешься с таким положением дел? — спросил его однажды вечером за обедом Остин Хэллер.

— Никак.

— Но ты должен.

— Я ничего не могу с собой сделать.

— Тебе надо научиться обращаться с людьми, находить к каждому особый подход.

— Не могу.

— Почему?

— Я с детства лишен нужного для этого чувства.

— Оно приобретается.

— У меня нет органа, которым его приобретают. Не знаю, то ли мне недостает чего-то, то ли во мне есть что-то лишнее. Кроме того, я не люблю людей, к которым нужен особый подход.

— Но нельзя же просто сидеть и ничего не делать. Нужно искать заказы.

— И что мне говорить, чтобы получить заказ? Я могу показать свою работу. Если они ее не поймут, то не услышат никаких слов. Сам я для них ничто, и связывает их со мной только моя работа. И ничего сверх того я им говорить не хочу.

— Что же ты собираешься делать? Тебя такое положение дел не беспокоит?

— Нет. Я предполагал, что так будет. Я жду.

— Чего?

— Людей моего склада.

— То есть?

— Не знаю. Нет, вообще-то, знаю, но не могу объяснить. А хотелось бы. Должен же быть какой-то общий признак, но какой — я не знаю.

— Прямота?

— Да… Нет, только отчасти. Гай Франкон — прямой человек, но это не то. Смелость? Ралстон Холкомб по-своему очень смел… Я не знаю. Все прочее в жизни для меня куда яснее. Но я могу определить человека моего типа по лицу, по какому-то особому выражению. Мимо твоего дома и мимо бензоколонки будут проходить тысячи людей. Ехли хоть один из тысячи остановится и увидит их — все, больше мне ничего не надо.

— Выходит, тебе все-таки не обойтись без других, а, Говард?

— Конечно. Над чем ты смеешься?

— Я всегда считал тебя самым антиобщественным животным из всех, с кем имел удовольствие встречаться.

— Мне нужны люди, чтобы получать от них работу. Я же не мавзолеи строю. А по-твоему, надо, чтобы они мне были нужны еще для чего-нибудь? Для чего-то очень личного?

— В очень личном плане тебе никто не нужен.

— Точно, не нужен.

— Ты даже не гордишься этим.

— А нужно гордиться?

— У тебя не получится. Ты даже для этого слишком высокомерен.

— Неужели я такой?

— А ты не знаешь, какой ты?

— Нет. Во всяком случае, не знаю, как меня воспринимаешь ты или кто-то другой.

Хэллер сидел и молча чертил сигаретой круги в воздухе. Затем он рассмеялся и сказал:

— Очень характерно.

— Что?

— Что ты не попросил меня сказать, каким я тебя вижу. Любой другой попросил бы.

— Извини. Тут дело не в безразличии. Ты один из немногих моих друзей, которых я не хотел бы терять. Мне просто в голову не пришло спросить.