Источник
Шрифт:
К подножию крестов были согнаны девятьсот оставшихся в живых евреев, и, пока Игал и Берурия, страдая от невыносимых мук, сверху смотрели на них, безжалостные судьи из римлян выносили приговоры «Этот нам не нужен!», и на старого еврея или еврейку обрушивался смертельный удар меча. Таким образом избавились от четырехсот человек, после чего два. инженера холодно оценили мужчин помоложе, прикидывая, смогут ли они вынести работу по рытью судоходного канала, который Нерон приказал проложить через Коринфский перешеек. Опытным глазом они оценивали даже намек на инвалидность: «У этого ранена рука». И меч резкими ударами отсекал и обе руки, и голову, но часть евреев покрепче осталась в живых – их ждала отправка на перешеек. Затем, чтобы оценить женщин, появились безжалостные торговцы рабами, которые сопровождали все римские армии.
– О Господь, обереги их! – простонал Игал перед тем, как «увидел сцену, полную невыразимого ужаса – Веспасиан специально организовал ее для человека, который обливал кипящим оливковым маслом его римлян. Вперед к подножию распятий вывели семнадцать членов семьи Игала. Троих старших сыновей зарубили на месте, пока их мать кричала в муках. Затем зарезали их жен.
Одного за другим к подножию распятия Игала подводили одиннадцать внуков и внучек, где римляне протыкали их мечами. Восемь, девять, десять – все они были убиты. Последним был малыш, который не понимал, что происходит. Подойдя сзади, два солдаты разрубили его на бесформенные куски.
Семнадцать трупов были свалены в кучу. Генерал Веспасиан, подбоченившись, подошел к ней и крикнул своему противнику:
– Смотри, давильщик оливок, какая судьба постигает тех, кто сопротивляется Риму!
Тело Игала терзала невыносимая боль, и все же он нашел в себе силы ответить:
– Но сопротивление продолжится.
Римский генерал с бычьей шеей с удивлением и презрением посмотрел на свою изуродованную жертву и резко отошел, чтобы проследить за окончательным уничтожением города.
И только тогда солдаты с длинными копьями получили разрешение пронзить живот Игала и шею Берурии. Не подлежало сомнению, что она умрет первой, но она успела с любовью посмотреть на своего изуродованного, залитого рвотой мужа. Ее губы шевельнулись, но не издали ни звука, и, пока двое еврейских мучеников пытались разглядеть друга в слепящем солнечном свете, она издала последний вздох. Игал, глядя на нее, прошептал:
– Много было жен добродетельных, но ты превзошла всех их.
Он отвернул голову от зрелища бойни, чтобы еще раз бросить взгляд на тот маленький город, где был так счастлив. Стены обрушились, и город был объят пламенем.
Глава десятая
Уровень VII
Закон
По первоначальному замыслу этот кусок камня предназначался для перемычки над западной дверью в синагогу, и наверху можно было разглядеть украшающую его резьбу: по сторонам красовались изображения виноградных гроздьев с листьями, рядом с которыми высились финиковые пальмы – все это символизировало богатство и щедрость земли Галилеи; в центре был вырезан небольшой четырехколесный фургон, содержащий в себе священный Ковчег Завета, хранилище представляло собой ящик из дерева акации, в котором и лежали каменные скрижали с десятью заповедями. Евреи несли с собой Ковчег Завета во время их сорокалетнего странствия от горы Синай до Земли обетованной. Когда филистимляне в ходе войны захватили его, он навлек на них лишь беды и несчастья, пока они добровольно не возвратили его. Царь Давид доставил его в Иерусалим, а царь Соломон наконец разместил его в храме, откуда он и исчез во время вавилонского нашествия. Изображение было вырезано в Макоре в 335 г. и снова использовано в 352 г. как часть юго-западного фасада византийской базилики. В том же году неизвестный мастер вырезал на боковой грани камня три христианских креста. Остался в Макоре 26 марта 1291 г., когда была разрушена базилика Святой Марии Магдалины.
Насколько
В том, что город понятия не имел о Его распятии на холме под Иерусалимом, не было ничего странного, потому что такая казнь была рядовым событием. Один из царей иудейских как-то за один день распял восемьсот таких личностей, когда пил со своими наложницами на платформе, воздвигнутой в самом центре Иерусалима, – и его гости получили приглашение посмотреть это зрелище. В последние годы своего царствования Ирод распял множество евреев, да и римские чиновники рангом пониже с пугающей частотой пользовались этим видом наказания. Кроме того, такой пограничный город, как Макор, основные контакты поддерживал не с Иерусалимом или Назаретом и не с поселениями на берегах моря Галилейского; он был близок к Птолемаиде, этому соседнему порту, который практически постоянно находился в руках чужеземцев, исповедовавших какую-нибудь экзотическую религию. Так, когда Макор был египетским городом, Акка принадлежала Морскому Народу. Когда Макор стал частью царства Давида, Акко был финикийским городом. Когда Макором управлял Ирод, в Птолемаиде властвовала Клеопатра. А во времена Христа, когда на Макор распространялась власть прокуратора Иудеи, Птолемаида принадлежала каким-то римским марионеткам, управлявшим Сирией. Макор должны были беспокоить события в Птолемаиде, а не в Иерусалиме.
И все же именно из Птолемаиды, этого древнего, древнего морского порта, куда приходили триремы из Афин и Тира, до Макора наконец дошли известия об Иисусе Христе. Весной 59 года, когда распятый пророк был начисто забыт даже в тех местах, где его хорошо знали, из Путеоли и Пирея пришло римское судно с грузом кукурузы и бросило якорь в рыбной гавани Тира, где капитан согласился отвести место на палубе худому лысому человеку лет шестидесяти, который добирался до Кесарии; на следующий день, когда судно, держась вдоль берега, вошло в уютную гавань Птолемаиды, этот путешественник воспользовался неожиданной остановкой и обратился со страстной речью к евреям, которым случилось быть на набережной. И среди его случайных слушателей в порту в этот день оказался Игал из Макора, который несколько лет назад выразил готовность отдать жизнь за город, чтобы остановить продвижение генерала Петрония и римских статуй, и так уж получилось, что Игал стал первым жителем Макора, услышавшим послание об Иисусе Христе.
На иврите с сильным акцентом оратор с гордостью сообщил, что сам он – Павел из Тарса, «города, что лежит к северу и где живет более полумиллиона человек». Он объяснил евреям Птолемаиды, что, хотя сам он свободный римский гражданин, он, кроме того, и еврей – фарисей, получивший хорошее образование, но величайший еврей, учеником которого он был в Галилее, доказал, что старые моления должны уступить место новым, что закон должно исполнять и вне стен синагоги и что человек может спасти душу, если будет следовать заветам Иисуса.
Речь Павла была четкой и ясной, и, чтобы убедить слушателей, он взывал к их разуму. Он стоял на открытом воздухе, невысокий и кривоногий, с большим крючковатым носом, росшим из того места, где на переносице сходились густые черные брови; он был на пределе утомления, словно пытался удержать время, утекающее меж пальцев. На этот день в Птолемаиде он возлагал большие надежды, и равнодушное безразличие таких евреев, как Игал, которые, заложив руки за спину, пытались понять, что он им говорит, похоже, выводило из себя лысого чужеземца, но он продолжал говорить со страстной убежденностью. Он убеждал евреев, что сегодня, в этот солнечный день в Птолемаиде, им представляется возможность впустить в свои сердца человека, который был распят ради спасения мира.