Источник

Миченер Джеймс Элберт

От этих размышлений его отвлекло зрелище яркого пчелоеда, порхавшего меж ветками оливы, а в проемах кроны серовато-зеленых листьев он видел аиста, который лениво покачивался в восходящих потоках воздуха – они как бы возносили его в самую глубь небес для разговора с Богом. Ребе стоял, размышляя над тайнами мироздания, и вдруг услышал какой-то звук у себя под ногами. Опустив глаза, он увидел удода, который носился в поисках червей. Ребе стал свидетелем, как старательный землекоп наткнулся на колонию муравьев. Нагнувшись, чтобы присмотреться к этим крохотным созданиям, мельник сказал про себя: «Что бы человек ни видел перед собой, парящего аиста или крохотного муравья, во всем присутствует Бор›. И встал на колени рядом с оливковым прессом – пока пустым, потому что оливки еще не созрели, – на него нахлынуло чувство такой близости к Богу,

что перед ним поплыли образы: он увидел, как над поляной, отведенной под пресс, в воздухе плывет свиток Торы, а вокруг него – золотая изгородь, блестящая на солнце, которая тоже висит в воздухе; по другую ее сторону толпились тысячи евреев, молодых и старых, мужчин и женщин, которые протягивали руки, чтобы дотянуться до Торы или, может быть, причинить ей вред, но пылающая жаром изгородь не давала им это сделать. Пока он смотрел, какая-то женщина, которая могла быть лишь императрицей Еленой Константинопольской – ее он и видел несколько минут назад, – встав на колени, мановением руки возвела из земли новую церковь, а от головы ее шло сияние, заливавшее сад; исчезла и она, и ее церковь, но Тора под защитой своей золотой изгороди осталась. В слепящем свете эти два предмета, явившиеся как во сне, висели в воздухе, чтобы запечатлеться в памяти Ашера ха-Гарци; затем Тора медленно растворилась, и он остался один.

Чтобы истолковать это видение, ему не надо было призывать на помощь всю свою мудрость. Он сидел на каменной кладке пресса и смотрел на приземистые узловатые деревья, полный такого озарения, которое приходит к человеку один или два раза в жизни, – оно позволяет ему смотреть далеко вперед сквозь толщу лет. Первым, что произвело на него впечатление, было сияние, окружавшее императрицу Елену, и мощь Византии, которая позволила ей поднять из почвы Святой земли новую церковь, – и он пророчески предвидел, что Галилея уже никогда не обретет прежний вид. Новая сила, которую представляли Елена и ее сын, заполонит мир, и ребе Ашер понимал, что ее не остановить. Несколько столетий евреи так и не смогут определить свое отношение к этой новой религии. Может, эта неопределенность будет длиться вечно, но будет глупостью не обращать внимания на новую мощную силу. И если императрица Елена, преклонив колени на площади Макора, сказала, что здесь, в этом месте, воздвигнется базилика, ребе Ашер охотно верил, что так оно и будет, потому что в его видениях корона на голове этой женщины была ни медной, ни латунной – она отливала чистым золотом, и он понимал, что это золото давало ей право командовать.

Но куда отчетливее он видел Тору под защитой золотой изгороди и осознал, что это видение обращено прямо к нему. Пытаясь понять, к чему оно его обязывает, он вспомнил события, которые два с половиной столетия назад произошли недалеко от этого места. Генерал Веспасиан наконец сокрушил Макор, снес его стены, перебил или угнал в рабство всех живших в нем евреев. В те страшные дни величайший еврей из всех, что бывали в Макоре, в одну из ночей спасся бегством через туннель, ведущий к источнику. Предатель Иосиф стал гонителем евреев, придя на помощь римлянам, разрушившим Иерусалим. Рав Нааман из Макора, как звали этого белобородого старца, дожил до ста трех лет. В свои последние годы, когда он весил меньше девяноста фунтов и его с трудом можно было расслышать, он нашел ученика, очень напоминавшего его самого – крестьянина, до сорока лет не умевшего ни читать, ни писать, но который стал одним из самых выдающихся ученых в еврейской истории – законником Акибой, и эти два человека, которые обрели знания лишь своими стараниями, спасли иудаизм, ибо они создали закон – где бы ныне ни жили евреи, они должны знать, что главного символа их веры, Иерусалимского храма, больше не существует. Когда-то все евреи обитали в Галилее или на юге, но теперь там осталось лишь ничтожное их количество, потому что римляне почти всех изгнали в Испанию, Египет, Вавилон, в Аравию и в страны, которые еще не получили названия. И где бы они ни жили в рассеянии, как бы ни были бессильны, труд рава Наамана и Акибы всегда связывал их с Израилем.

В тишине оливковой рощи, где первый патриарх Цадок когда-то напрямую говорил с Богом, ребе Ашер слушал голоса Наамана и Акибы, которые оставили по себе память в Галилее.

Рав Нааман из Макора говорит: «Воздвигни ограду вокруг Торы, которая обережет ее от бездумных посягательств».

Ребе Акиба говорит: «Тот простой человек, который дарует

радость своим соплеменникам, радует и Бога».

Рав Нааман из Макора говорит: «Жить вне закона Моисея – то же самое, что жить без защиты Божьей руки».

Ребе Акиба говорит: «Они пришли ко мне с плачем – с тех пор, как римляне опустошили эту землю, Израиль лежит в бедности, но я сказал, что эта бедность стала для Израиля красной упряжью на шее белого коня».

Рав Нааман из Макора говорит: «Я пожаловался, что есть два человека, но лишь один подает бедным. Бог сказал: «Ты не прав. Есть только один человек, потому что тот, кто не подает бедным, не человек, а животное».

Ребе Акиба говорит: «Евреи рождены для надежды, и в горе и отчаянии она должна лишь укрепляться. Ибо написано было, что храм будет разрушен, а потом восстановлен. Как мы могли бы восстановить его, если бы римляне сначала его не разрушили?»

Рав Нааман из Макора говорит: «Как корявое пятисотлетнее оливковое дерево дает прекрасные плоды – таков и человек. Как он может обрести мудрость, пока рука Бога не сокрушит его?»

Ребе Акиба говорит: «Израиль не должен быть подобен язычникам, которые благодарят за добро своих деревянных богов и проклинают их, когда случается беда. Когда все хорошо, евреи благодарят Бога, но и когда вершится зло, они тоже благодарят Его».

Рав Нааман из Макора говорит: «Есть закон – и закон прежде всего».

Но ребе Акиба говорит: «Он, кто гордится всего лишь своим знанием закона, подобен скелету мертвого животного на обочине дороги. Точнее, гниющая плоть привлекает внимание, но любой, кто проходит мимо, зажимает нос, потому что она смердит».

Ребе Ашер еще какое-то время вспоминал поучения покойных мудрецов, а при свете дня к нему пришло озарение, и он вернулся в город счастливый, как юный жених, поскольку пришел к выводу, что понял Божью волю: возникшая перед ним императрица Елена оповестила о строительстве христианской церкви, и конечно же Бог одобрил ее, ибо ее окружало лучистое сияние. Для ребе Ашера это означало, что и он должен воздвигнуть священное здание, и он отправился к югу от того места, которое императрица Елена выбрала для своего христианского храма, и здесь он наметил, где должна подняться небольшая синагога. Затем он собрал своих соплеменников и сказал:

– Годами мы молились в моем доме, но впредь нам не стоит этого делать. Мы построим синагогу, такую же, как в Кефар-Нахуме и Бири.

Все одобрили его предложение, но один из слушателей заинтересовался:

– А как мы будем за нее платить?

И тут ребе Ашер растерялся, потому что евреи Макора в большинстве своем были бедны. Из тысячи людей, которые здесь жили, – никогда еще за много столетий тут не обитало так мало народу – евреями было более восьмисот, но им не принадлежали никакие основные источники дохода.

– Как мы будем за нее платить? – повторил любопытный, и наступило молчание.

Откуда-то из задних рядов поднялся крупный и мощный мужчина, каменотес Иоханан, и сказал сквозь щербатые зубы:

– Ребе прав. У нас должна быть синагога. Вы будете кормить меня и мою жену, а я построю синагогу лучше, чем в Кефар-Нахуме.

Евреи знали, что всего несколько часов назад этот могучий мужчина с густыми мохнатыми бровями и волосатыми руками открыто не подчинился ребе, и ждали, что Божий человек отвергнет его предложение, но, к их удивлению, ребе Ашер объявил:

– От Птолемаиды до Тверии Иоханан считается лучшим каменотесом, и я буду снабжать его семью своей крупой. – Он тут же услышал и другие обещания, которые позволили положить начало синагоге. Так образовалось это странное, но плодотворное сотрудничество между мельником и каменотесом, которое должно было вернуть Макору его былую красоту.

До этого синагоги в Галилее обычно имели неприглядный внешний вид, как того требовали еврейские традиции, – серые снаружи, они дарили теплом внутреннего убранства, – но теперь этот могучий и даже страшноватый с виду каменотес принялся обтесывать куски белого известняка, которые его мулы таскали из каменоломни, и прошло не так много времени, как на стенах синагоги стали играть птицы, черепахи и рыбы, и, когда пошел второй год его трудов, евреи Макора увидели, что Иоханан, чувствуя поэзию камня, возводит настоящий шедевр. И казалось, чем тяжелее становилась его жизнь, тем бережнее он пускал в ход свое зубило. Если он так и не нашел способ сосуществовать с иудаизмом, Иоханан, по крайней мере, знал, как выстроить дом во славу иудаизма.