Источник
Шрифт:
Когда по Макору разнеслась весть, что ребе снова дома, множество гостей потянулось к нему и за советами, и за благотворительностью. Встречаясь с первыми, Ашер соблюдал закон, который он часто защищал в дискуссиях в Тверии: «Будь снисходителен к другим и строг к себе». Он делал все, что мог, чтобы смягчить тяжелую долю жизни в городе, где сборщики налогов были неумолимы, а византийские солдаты жестоки. С теми, кто просил помощи, он соблюдал недвусмысленное указание рава Наамана из Макора: «Человек, который не подаст бедняку, – животное», и вот уже несколько лет большая часть доходов от его крупорушки расходилась по рукам. Что же до принципа распределения благотворительности, он был сформулирован в законе, включенном в Талмуд: «Позаботься о теле другого человека и о своей душе». Даже когда к нему приходил самый горький пьяница, ребе Ашер сначала кормил его, потом молился за него – и отсылал прочь.
– Объяснение
Главный повод для печали приходил к нему, когда он возобновлял работу на крупорушке. Он таскал тяжелые мешки, с горечью понимая, что пока так и не нашел никого, кто бы в его отсутствие справлялся с этой работой. Он было попробовал привлечь к работе несколько человек, но им не хватало той исполнительности, которой он требовал, так что во время его отсутствия мельница с трудом влачила существование – занималась ею и без того вечно занятая жена, и мельница давала лишь половину того дохода, который должна была бы приносить. Он было надеялся, что его два зятя возьмут на себя эти заботы, но они не проявили никакой склонности к этим занятиям, и сейчас, когда ему подходило время возвращаться в Тверию, он с печалью осознавал, что так и не нашел человека, который мог бы подменять его на мельнице.
Его отсутствие было тем более достойно сожаления, что предки Ашера придумали особый способ выпечки овсяных печений: они брали созревшее зерно, проваривали его в кипятке, как и другие, – но они-то добавляли в воду соль и травы, а когда приходило время подсушивать зерно, они не сливали воду, как другие, но оставляли чаны с водой на солнце, пока зерно не впитывало влагу, вместе с которой в него возвращались все питательные вещества, которые в противном случае выплескивались бы с водой. Ашер к тому же позволял своему зерну сушиться на солнце по крайней мере на неделю дольше, чем его конкуренты, так что, когда наконец он принимался размалывать свое зерно под каменными жерновами на кусочки меньше рисинок, оно обретало аппетитный ореховый вкус, который всем нравился. Как-то, когда он готовился к возвращению в Тверию, некий греческий купец упрекнул его:
– Ребе, кого вы обманываете своей седой бородой? Законы может писать любой, но лишь Божий избранник может делать такую хорошую выпечку.
Жаль, подумал Ашер, что он так и не нашел никого.
Поэтому зимой 330 года, когда жена сообщила, что снова беременна, хотя давно уже вышла из возраста вынашивания детей, он испытал приступ радости, поскольку убедил себя, что, свершив такое чудо, Бог решил дать ему сына, который и унаследует мельницу. Прогуливаясь по городу, этот невысокий сорокавосьмилетний человек, в бороде которого уже начинала пробиваться седина, говорил своим друзьям:
– Вот увидите – иначе и быть не может. Пять дочерей подряд. Этот должен быть мальчишкой. – Он решил называть ребенка Матфеем, что значило Божий Дар, и порой, когда он на улице рассказывал о будущем сыне, в глазах плясали веселые искорки и он с трудом удерживался, чтобы не пуститься в пляс. – Он послан мне Богом, – сообщал маленький ребе, но осенью жена дала жизнь шестой дочери, которую назвали Яэль.
Смирившись с неизбежностью, ребе Ашер взгромоздился на белого мула и по караванной дороге двинулся в Тверию, где в беседке, обвитой виноградом, ему предстояло начать обсуждение непростой системы понятий, которая должна была стать основой жизни всех евреев: в течение девяти лет, с 330-го по 338 год, толкователи обсуждали лишь одну многозначительную строчку из Торы. Бог впервые высказал это требование в Книге Исхода, а затем, явно считая его важным для Его планов по отношению к евреям, еще дважды повторил это предупреждение: «Ты не должен варить агнца в молоке его матери». Это было все, что сказал Бог: может, он не хотел обижать мать-козу, давая знать, что ее отпрыск не будет сварен в ее же молоке. Или же это ограничение вводилось потому, что так поступали жившие к северу хананеи, а все, что делали хананеи, отвергалось. Как бы там ни было, Бог несколько раз повторил это
Когда они внимательно изучили загадочное предложение, стало ясно, что оно базируется на трех словах. «Варить», скорее всего, включало в себя все виды приготовления пищи. «Агнец» могло означать все виды мяса. А «молоко» должно было обозначать все возможные разновидности молочных продуктов. На этих трех начальных объяснениях толкователи начали создавать те сложные законы питания, которые стали отличительной особенностью евреев. Развернуть их в такую систему могли только особо одаренные люди, которые из этой краткой заповеди Бога создали и порядок, который должен царить на кухне, и законы приготовления пищи, обязательные для выполнения всеми евреями. Ритуал питания обладал определенной красотой и соответствовал санитарным требованиям своего времени. Молоко и мясо надо было хранить отдельно, потому что мельчайший след того или иного осквернял другой продукт, а капля молока, случайно попавшая в горшок для варки мяса, приводила к тому, что горшок разбивали на куски, лишь бы община не узнала об этой оплошности. На первых порах соблюдение правил, введенных раввинами, было не очень тягостно: еврейские кухни были символом Божьего ковчега и хранить тарелки отдельно было обычным делом. Еврейские женщины с удовольствием готовили в соответствии с божественным законом, который Бог нашептал Моисею, а святые люди из поколения в поколение передавали его из уст в уста. Но теперь ребе Ашер выдвинул идею, что даже пар из горшка с говядиной может осквернить всю кухню, где пользовались молоком, и ни одна из местных домохозяек не осмелилась возразить ему – точно так же, как никто не посмел возражать в Вавилоне, где раввины стали вводить еще более изощренные правила, сложные для соблюдения. Ибо раввины полусознательно, а частично и бессознательно создавали свод законов, который объединит евреев в единое целое, когда им придется уходить в изгнание диаспоры. Лишенные родины, евреи смогут выжить, лишь соблюдая свои законы, которые сделают их более мощными и сильными, чем те, кто угнетал их. Потеряв свои города, они, тем не менее, представляли собой сплоченную группу, которая помогала обрести свое предназначение тем городам, осесть в которых им предназначала судьба. Куда бы судьба их ни забрасывала – в Испанию, или Египет, или Аргентину, – они несли с собой решения раввинов из Тверии и жили по этим законам, которые не имели срока давности. Они были самой цельной и единой группой из всех, кто окружал их за две тысячи лет жизни в Израиле. Неевреи, видя их бездомность, создали миф о Бродячем Жиде, но в реальности эта фраза была совершенно бессмысленной, потому что, где бы ни скитался еврей, если он брал с собой Талмуд, у него был и дом.
Опасаясь будущих сложностей, которые могли повлечь за собой дискуссии о приготовлении пищи, толкователи принялись со всем старанием рассматривать указания Талмуда, как и где должно его почитать в соответствии с правилами. Все евреи сошлись во мнении, что тут не может быть случайных указаний, но дать определение подлинному настоящему ритуалу было трудно, потому что письменная Тора хранила молчание по этому поводу, поскольку в ней речь шла о временах, когда поклонение свершалось в Иерусалимском храме, да и устная Тора тоже ничем не могла помочь – носители тайных знаний не могли предвидеть, что наступит время, когда Иерусалим прекратит свое существование. И даже когда римляне наконец разрешили снова отстроить город, новому храму там не нашлось места. Так что раввинам пришлось искать законы и правила для религии, у которой так решительно изменились внешние обстоятельства.
Ребе из Кефар-Нахума, известного христианам под именем Капернаум, где стояла самая большая синагога в Галилее, вспомнил, что в восемьдесят втором псалме ясно говорится, что «Бог присутствует в собрании верующих в него…», из чего был сделан вывод, что стоит собраться верующим, и Бог может почтить их своим присутствием. Но сколько нужно человек, чтобы организовать такое собрание? Сказать этого никто не мог. Трое? Или семь? Или двенадцать? Любое из этих чисел обладало мистическим смыслом, и, скорее всего, Бог предпочитал одно из них. Но никто не знал, какое именно.
Ребе из Бири, города, где стояла самая красивая синагога – с массой колонн белого известняка она была подобна драгоценному камню, – вспомнил, что в Книге Чисел Господь прямо спрашивает у Моисея: «Доколе злому обществу сему роптать на Меня?», и, хотя речь шла о недовольных им, Бог признал, что существует такое собрание. Ребе проследили упоминание о нем в предыдущем тексте и выяснили, что оно относится к тем двенадцати разведчикам, которых Моисей послал шпионить в землю Ханаанскую: «И сказал Господь Моисею, говоря: «Пошли от себя людей, чтобы они высмотрели землю Ханаанскую, которую Я даю сынам Израилевым; по одному человеку от колена отцов их пошлите…»