Истоки человеческого общения
Шрифт:
Я представлял ранние варианты положений, высказанных в этой книге, членам нашей исследовательской группы по социальному познанию (пресловутые сентябрьские встречи), где необычайно ценные отклики мне предоставили Ганс Ракоци, Таня Бенэ, Хенрике Молл, Ульф Лизковски, Феликс Варнекен, Эмили Вайман, Сюзи Грассман, Кристин Либэл, Мария Грэфенхайн, Герлин Хаузер и другие. В том числе я получил предложение исключить множество схем, еще более замысловатых, чем те, что вошли в эту книгу. Я также получил большое количество полезных предложений от самих слушателей лекций имени Жана Нико, в особенности от Дэна Спербера.
Несколько человек прочитали более или менее полный вариант этой книги и помогли мне ее значительно улучшить. Это Мелинда Карпентер, Елена Ливен, Билл Крофт, Адель Голдберг и Джина Конти-Рамсден, а также оставшийся анонимным рецензент издательства MIT Press.
Наконец, как всегда, Генриетта Зидлер не только помогла мне с несколькими специальными моментами, касающимися этого тома, но она также, с ее обычным мастерством и хорошим расположением духа, вела мои дела на факультете, пока я работал над книгой дома. Я также благодарен Аннете Вицманн за помощь с источниками литературы и Тому Стоуну из издательства MIT Press за курирование всего издательского процесса.
Предисловие к русскому изданию
Для меня почетна возможность представить читателям русское издание моей книги о происхождении человеческой коммуникации. Данная книга служит попыткой сместить фокус дискуссии о происхождении языков в сторону прагматики, в то время как сейчас обсуждение сосредоточено исключительно на синтаксисе, занимающем центральное положение в научной картине. Прагматика начинается с психологии, то есть с намеренных действий и тех умозаключений, к которым приходят на основании этих действий окружающие. Этот процесс осуществляется особым образом, когда действующий субъект предполагает, что другие люди придут к определенным выводам, наблюдая за его преднамеренными действиями (а также за явно выраженными сигналами о том, что он хочет, что они знали, что именно в этом заключается его намерение, как это впервые отметил Грайс). Иными словами, этот процесс особым образом осуществляется в рамках человеческой кооперативной коммуникации, как я буду это здесь называть.
Я надеюсь, что найду отзывчивую аудиторию в русскоговорящем мире. Прежде всего, потому, что в России лингвистика всегда была более широко интегрирована в гуманитарные науки, чем в англоговорящем мире, что особенно ярко выражено в интересе к историческому аспекту языковых изменений. В данной работе развитие конкретных языков рассматривается скорее как культурно-историческое завершение, «венец» сформировавшейся в ходе биологической эволюции общей способности к кооперативной коммуникации, которая впервые проявляется в естественных жестах, таких, как указание и пантомима, где особенно ясно видны стоящие за жестами намерения и умозаключения. Таким образом, в данной работе предлагается возможный подход к объяснению своеобразной предыстории человеческой способности к речи, предшествующей культурно-историческому развитию конкретных языков.
Практически с самого начала моя работа проходила в контексте теории Выготского о познавательном и культурном развитии человека. Я заимствовал у Выготского основополагающую гипотезу о том, что большинство уникальных аспектов «высшего познания» или даже все они тем или иным способом происходят из социального взаимодействия и его интериоризации индивидами. Выготский четко показал, что языку отводится особая роль в этом процессе, поскольку коммуникативный обмен представляет собой особую форму социального взаимодействия. А интериоризации, в частности, языковых конвенций позволяет даже очень маленьким детям опосредовать свое взаимодействие с миром через обобщения, отражающие, в конечном счете, коллективную мудрость той культурно-исторической группы, к которой они принадлежат.
Но Выготскому в его время, разумеется, еще не были доступны результаты современных исследований, посвященных познавательному и коммуникативному развитию человекообразных обезьян и еще не владеющих речью человеческих младенцев. Эти новые исследования, многие из которых я рассматриваю здесь, позволяют нам гораздо точнее и подробнее определить, какие способности позволяют человеческому виду в ходе биологической эволюции, культурным группам — в ходе исторического развития
Майкл Томаселло, сентябрь 2010 г.
1. Начнем с фундамента
То, что мы называем значением, должно быть связано с примитивным языком жестов. Л. Витгенштейн
Подойдите к любому животному в зоопарке и попробуйте передать ему какую-нибудь простую мысль. Скажите льву, тигру или медведю, чтобы он повернулся «вот так», рукой или телом показав ему, как именно, и предлагая что-нибудь вкусненькое в награду. Или просто попросите с помощью указательного жеста встать туда-то, или укажите, где спрятана еда. Или, наконец, известите его, что за кустом скрывается опасный хищник, указав на этот куст и пантомимически изобразив действия хищника. Животные вас не поймут. И дело не в том, что им это не интересно, или недостает мотивации, или они недостаточно умны, но факт остается фактом: животным нельзя ничего сказать, даже невербально, в надежде, что они поймут.
Для человека пантомимическая коммуникация и указательные жесты совершенно естественны и прозрачны: просто взгляни туда, куда я указываю, и увидишь, что я имею в виду. Ведь даже младенцы, еще не умеющие говорить, используют и понимают указательный жест, и во многих социальных ситуациях, когда воспользоваться голосом невозможно или неудобно, — например, в битком набитой комнате или на шумной фабрике — люди естественным образом прибегают в коммуникации к указательным или изобразительным жестам. Туристы справляются с трудностями и эффективно общаются в самых разных ситуациях в чужой им культуре, где никто не владеет знакомым им языком, как раз благодаря такой естественно передающей смысл пантомимической коммуникации.
Основная идея этих лекций состоит в следующем: чтобы понять, как люди общаются между собой при помощи языка и как эта способность могла возникнуть в ходе эволюции, сначала мы должны разобраться, как люди общаются при помощи естественных жестов.
По сути, моя эволюционная гипотеза состоит в том, что первыми специфически человеческими формами коммуникации были пантомимическая коммуникация и, прежде всего, указательный жест. Социально-когнитивная и социально-мотивационная базовая структура (infrastructure), сделавшая возможными эти новые формы коммуникации, стала своего рода психологическим плацдармом для возникновения различных систем знаковой языковой коммуникации (всех шести тысяч известных языков). Указательный жест и пантомимическая коммуникация, таким образом, оказались важнейшими поворотными точками в эволюции человеческой коммуникации, уже воплощающими большую часть свойственных исключительно человеку форм социального познания и видов мотивации, необходимых для последующего создания знаковых языков.
Проблема в том, что, по сравнению со знаковыми языками, которыми пользуются люди (включая жестовые языки), естественные жесты кажутся очень слабым средством коммуникации, поскольку несут много меньше информации «внутри» самого коммуникативного сигнала. Возьмем указательный жест, который, как я покажу далее, был первой формой собственно человеческой коммуникации. Предположим, что мы с вами вместе идем в библиотеку, и внезапно я указываю куда-то в направлении ряда прислоненных к стене библиотеки велосипедов. Ваша реакция, вероятнее всего, будет: «А?», поскольку вы понятия не имеете, на что именно я указываю и зачем, ведь сам по себе указательный жест ничего не означает. Но если за несколько дней до этого вы пренеприятнейшим образом порвали со своим молодым человеком, и мы знаем, что мы оба об этом знаем, а один из велосипедов — его, о чем мы тоже точно знаем оба, то тот же самый указательный жест в той же самой обстановке может означать что-нибудь весьма сложное, например: «Там, в библиотеке, сейчас твой парень (может, не стоит туда заходить?)» С другой стороны, если один из велосипедов похож на тот, который, как нам обоим известно, недавно у вас украли, тот же самый указательный жест будет означать совершенно иное. А может быть, мы с вами беспокоились, открыта ли еще библиотека в столь поздний час, и я указываю, что у входа вон сколько велосипедов — стало быть, открыта.