Истоки
Шрифт:
Елена Павловна вполне с ним согласилась.
— Конечно, это какое-то недоразумение. Да Георгий Георгиевич будет нынче вечером. А я-то думала, вы пришли спеть мне, — улыбнулись она примирительно.
Тут лицо польщенной толпы окончательно прояснилось. Много теплых слов хотелось людям сказать в ответ, да решились они на это только, когда за Еленой Павловной уже закрылась дверь.
Надежда на успех окрепла, превратилась в веру. Гавел, приписывая такой результат одному себе, загордился, воспрял духом, всех заразив своей веселостью. Он даже придумал новое развлечение: вдруг начал выкрикивать как ярмарочный балаганщик:
— А
Справа ему кричали хором:
— Даст!
Левая сторона возражала:
— Не даст!
Потом все хором, под управлением Гавла, буйно и весело грянули:
Ай, даст, ай, даст, С чего бы ей не дать…Припев Гавел переделал сообразно случаю. Он пропел:
Жупайдия, жупайда, Не любит лисанька давать, Жупайдия, жупайда, А придется дать!Его наградили аплодисментами, бурным хохотом, подхватили припев хором. Даже пленные других национальностей подтягивали, как умели, и вскоре все дружно и восторженно запели вместе с чехами.
Елена Павловна отложила зеркальце, которое несколько расстроило ее, потому что после бани, повязанная платком, Елена Павловна выглядела непривычно. Оттого что мокрые волосы плотно прилегли к голове, лоб ее казался ниже, а скулы — шире. Лицо, красное от горячей воды, самой ей казалось некрасивым, и она украсила его печальной и доброй улыбкой. С этой улыбкой она и выглянула в окно — но скоро тоже развеселилась, захлопала в ладоши.
Шеметун неожиданно, еще засветло, позвонил из Александровского.
— Что нового? — кратко осведомился он у Бауэра, но, недослушав ответа, крикнул: — Ладно!
И бросил трубку.
Бауэр, только теперь осознавший всю трудность своего положения, вынес к толпе известие о прибытии Шеметуна. Пленные тотчас в волнении бросились на улицу. Уже изрядно смерклось, и они могли только прислушиваться. Наконец искра нового возбуждения пробежала в толпе:
— Едет!
Гавел, чтоб придать себе смелости, принялся громко распоряжаться:
— К рапорту стройсь! Равняйсь! Beschwerde, rechte und linke Flьgel! Tagscharge! [155]
155
У кого жалобы — на правый и левый фланги! Дежурный! (нем.)
Толпа засуетилась, смешалась. Многие в самом деле спешили построиться, искали свое место в строю. И даже поторапливали друг друга.
Но выстроиться они не успели: дрожки Шеметуна ворвались в эту веселую сумятицу прежде, чем Гавел успел отдать какой-то приказ. Люди шарахнулись врассыпную, как стадо гусей на дороге. Сам Гавел еле-еле успел увернуться от лошади.
Шеметун еще на ходу спрыгнул наземь — он упал в толпу пленных, как камень в расходившуюся рябью воду. Не обратив внимания на Бауэра, который как раз подоспел к месту действия, Шеметун крикнул:
— Караульные!
Оба русских солдата подскочили к нему, и Шеметун заорал на
— Винтовки у вас есть или нет?! Что?!
Один звук его голоса пригвоздил к земле растерянных солдат.
— Патроны у вас есть или нет?! Что?! Стрелять умеете?! Шайка лодырей, вонючие портянки!
Вокруг него, такого твердого, застывало движение, стихал шум.
— Стройся!
Перепуганные караульные шагнули ближе к прапорщику, в то время как пленные, толкаясь, попятились от него. Между ними и Шеметуном образовалось пустое пространство, посреди которого остался один артельщик. Шеметун только сейчас его увидел.
— Артельщик! Ко мне!
Артельщик подбежал.
— Слушаюсь, ваше благородие.
Зычным голосом, властно разносившимся в полной тишине по окрестным полям, Шеметун отдал такое распоряжение:
— Запомни! Завтра гнать на работу кнутом и штыками. В случае надобности — свинцом. В ознаменование бунта бунтовщикам отныне готовить угощение: рыбную похлебку, чтобы рыба не испортилась вконец, постную! В среду — вяленую рыбу на воде. В четверг — разварную вяленую рыбу. В пятницу repete [156] , в субботу повторить. В воскресенье — сначала. Вплоть до дальнейших распоряжений! Понял?
156
повторить (франц.).
— Слушаюсь, ваше благородие.
— То-то же, благородие! Эх, вы! Герои! Кру-гом! Слушай команду! Штыки наперевес!
Двое караульных исполняли команды неуклюже, но истово, как на плацу.
— Вперед марш! — в заключение ударил им в затылок могучий шеметуновский бас.
Караульные четко двинулись уставным шагом; тогда Шеметун в воинственном восторге поднял револьвер и, бравируя, выстрелил вверх.
После этого темная толпа пленных быстро и бесшумно рассосалась. Кое-кто даже бросился бегом. Поток бегущих захватил Беранека, и когда он попробовал выбраться из этого потока — солдат-мордвин решительно упер ему в грудь свой штык.
Со двора, навстречу пленным, бежали остальные солдаты гарнизона, встревоженные выстрелом. Они принялись усердно, вслепую колотить прикладами и нагайками черную массу ошеломленных пленных, оцепили ее плотным кольцом. Все орали. Из домов выскочили обитатели хутора; механик громко возмущался.
— Ах, сволочи! Бунтовать еще вздумали! Рабы!
И чей-то голос прокричал в темноте:
— На фронте надо было перестрелять их всех, чтоб Россию не объедали!
Высыпали на свое крыльцо и пленные офицеры; глаза у них горели от возбуждения и любопытства. После долгих скучных дней волнение было приятным.
Лейтенант Вурм долго потом еще хохотал, уже в постели, представляя себе этот смехотворный бунт:
— Ой, умора! Уморили!
Шеметун хохотал так, что стены домика тряслись от его здорового, добродушного смеха.
— Леля, Лелечка, ты не испугалась? — кричал он. — Ей-богу, я даже и злиться-то не умею как следует. Леля, видала? Ха-ха-ха! Атака-то! Я прямо проголодался, честное слово! Этот александровский немчик, герой, был в такой панике и так торопил меня, военную-то значит, власть, что и чаем не угостил!