Истоки
Шрифт:
Люди из ближайшего окружения Бауэра упорно продолжали молчать.
Тогда Бауэр вытащил из кармана приготовленную газету — будто случайно обнаружил ее у себя, — глянул на нее и бросил Гавлу.
Синим карандашом на полях было написано: «Экономика России» и жирно отчеркнута фраза: «Мы знаем, что в этом отчасти даже наш долг по отношению к братскому народу».
— Вот, прочитайте!
Гавел отвернулся от газеты и, уставившись в потолок, наконец — первым из чехов — воскликнул с жарким упрямством:
— Не пойду, не пойду, не пойду! Не пойду я… к этому вору! Сдохну, а не пойду!
— При
Кто-то шумно перевалился на бок и бросил:
— Это верно, речь о работе в русском имении, о работе на русского вора-полковника…
Из полутьмы посыпались возгласы:
— Эй, Гавел, куда до него нашим австрийским фельдфебелям!
— Слава богу, хоть наши на фронте лупят эту сволочь…
— Господин Гавел, а здорово подкузьмили вас ваши братья-славяне!
— Ха-ха-ха!
— Mit einem br"uderlich russisch-slawischen Zirkel! [159]
— Xo-xo-xo!
Гавел слушал эти дружные выкрики со стиснутыми зубами. Вспомнив вдруг насмешливый взгляд Орбана и представив себе Юлиана Антоновича, говорящего по-немецки, он резко повернулся спиной к Бауэру и ко всем остальным.
159
Поздравляю с братским русско-славянским кружком! (нем.)
Такое неуважение глубоко оскорбило Беранека. Теперь он принял решение.
— Я выйду на работу, пан учитель, хотя бы и за всех, — объявил он громко и твердо.
— Надорвешься! — фыркнул кто-то.
— Да что с него возьмешь? Овца!
Тут Гавел взвился, как распрямленная пружина.
— Herrgott! [160] — заорал он, оглушив всех. — Еще слово, и я разобью все немецкие рожи! Ведь это одна немецкая проклятая шайка! От управляющего до ренегатов и поджигателей! Все тут куплены!
160
Черт возьми! (нем.)
Бауэр выскользнул из коровника, когда там вулканом заклокотала оглушительная перебранка.
Беранек нес за ним его вещи. Бауэру очень хотелось уклониться от любопытства офицеров, высыпавших на улицу. Он скупо отвечал им и, не задерживаясь, прошел мимо. Тогда они ухватились за Беранека.
— Ну как, Иозеф, бастуем?
— Я — никогда, пан лейтенант, — кратко, верноподданно и чуть ли не с обидой ответил Беранек.
На следующее утро — это был вторник, — усмиренные пленные молча потянулись на обычные работы. Ненависть между обеими партиями, едва теплившаяся прежде, запылала вовсю после вчерашнего ожесточенного выпада Гавла. Да и в среде самих гавловцев настал глубокий разлад.
В
Зато строптивые чехи бесились и оскорблялись за попранную справедливость, поглядывая искоса, как спокойно разговаривают немцы с Юлианом Антоновичем; они и сами не прочь были снова заслужить его благосклонность.
42
В этот вторник Иозеф Беранек отправился на почту, окончательно перестав интересоваться делами пленных. Он спешил — хотел еще в тот же день послужить Володе Бугрову, послужить беззаветно и преданно, всеми нервами, всеми мыслями, из одного лишь наслаждения услужить.
За время каникул Володи Бугрова Беранек искренне привязался к этому пусть взбалмошному, но неиспорченному юноше. И Бугров привык к своему пленному, всегда полному готовности, всегда оказывающемуся на месте — и всегда благодарному за случай услужить. Раз как-то они вдруг заговорили о том, что встретятся в будущем году. Оба верили, что к тому времени война уже кончится, но Беранек непременно останется тут.
О таком своем будущем Беранек думал с жарким нетерпением.
Это были последние дни Володиных каникул — он уезжал в конце недели. Последние вольные деньки торопили. По мере того как все быстрей и быстрей убегали часы, на Володю налегали все несвершенные желания, планы и мечты. Последние часы свободы Володя пил полными глотками, снова и снова смакуя все то, что уже было безвозвратно. Его переполняла потребность быть щедрым ко всему, что он должен был покинуть. Он прощался с каждым уголком — все они казались ему связанными с чем-то важным в его жизни. В последний раз исходил он с Беранеком густые заросли на берегу речки, где летом он подслушивал голоса купальщиц, — округлые, упругие, теплые голоса. Он утомил Зину, гоняя с нею по всем знакомым местам, и растягивал дни, бродя вечерами с Беранеком или сидя с Зиной до поздней лунной ночи.
Вечер вторника был отведен для последней тяги.
Беранек успел только на минуту заглянуть к Тимофею, которого еще не видел после его возвращения из города.
Тимофей с утра ушел, Арина не знала куда и плакала, говоря о нем. Она, видимо, мало верила растерянным утешениям Беранека и твердым обещаниям и надеждам на помощь молодого Бугрова.
И в самом деле Беранек, чье светлое настроение снова омрачилось при виде Арины, не нашел в этот вечер слов и смелости поговорить о ней с Бугровым.
Случай подвернулся только в среду, когда он, после ночных блужданий, вез Бугрова по дороге от Базарного Села. Там, где когда-то Бугров и Зина застряли в болоте, Беранек вдруг набрался храбрости и сбивчиво напомнил Бугрову об Арине.
— Ты с ней знаком? — спросил Бугров.
— Да, — ответил Беранек, и, как в тот раз, в нем поднялась волна гордости.
— Красивая бабенка, — похвалил ее Бугров. — Ас кем живет?
— Одна. Свекра ее, Тимофея, на войну берут. — Тут Беранека обдало жаром, и он заколебался. — Одна остается…