Истоки
Шрифт:
И тут комендант вдруг заявил:
— Я, как солдат, не могу одобрить политики в среде пленных. Правда, что так называемым славянам предоставляются льготы. Но это лишь портит многих. Нарушается справедливость: все ведь были взяты в плен на той же самой войне — конечно, благородно, в честном бою. Поэтому я считаю, что им надо создать условия человеческие, достойные офицерского звания, и пользоваться льготами они должны в равной мере. Что, если б немцы таким же манером начали разлагать наших пленных?
Трофимов зевнул;
— Сам-то он немец!
И развязно через весь стол крикнул коменданту:
— Родион Родионович! Известно ведь, что немцы сами, во всеуслышание, объявили все нравственные законы человечества пустыми словами!
Госпожа Галецкая, недовольная тем, что от нее отвлекли Томана, нахмурилась:
— Ах, бросьте вы вашу политику!
Муж ее кисло улыбнулся.
«Болтовня, голубчики, болтовня», — говорили Томану его прищуренные глаза.
— А я согласен с Петром Михеевичем, — присоединился к Трофимову Мартьянов. — Если эти самые славяне и австрийцы хотят работать на нас добровольно, — что ж, это, пожалуй, вполне благородно с их стороны. А помешать благородным намерениям мы не имеем права. Это ведь нам, русским, на пользу. Добровольно-то работают лучше, чем по принуждению. И нет тут ничего безнравственного. В конце-то концов мы их и заставить могли бы. Пленные ведь!
Томан, ободренный поддержкой Мартьянова, опрометчиво встал.
— Позвольте заметить, что мы желаем победы русским, — начал он, обратившись к коменданту, и под строгим взглядом его разом высыпал в легкий туман, стоявший перед глазами, весь запас приготовленных русских слов:
— Наша организация — про народную революцию… про народную свободу…
Томан совсем забыл, что по-русски «народный» означает нечто совсем иное, чем по-чешски [174] , и вдруг заметил, что все, смотревшие на него с интересом, как-то насторожились.
174
По-чешски «narodni» — «национальный».
Вдова Палушина в испуге открыла рот; Мартьянов только развел добродушно руками, подумав: «Эх, подвыпил малость…» Вслух же он произнес:
— Бога ради, дорогой инженер! Перестаньте! От русской водки путаются все наши глупые слова…
Старуха Палушина вдруг, протянув руки к Томану, воскликнула:
— Нет, нет, нет! Что он говорит? Не надо никакой революции. Не нужен нам пятый год! Не нужно злодейств! Живем мы в любви и согласии… Что он такое говорит?
Трофимов засмеялся от всего сердца.
— Вот и напугали добрую женщину! Не волнуйтесь, матушка, это не опасно! Только у нас, в отсталой России, встретишь эту разновидность заразного бешенства. Не дикарским мозгам перевернуть мудрый закон природы,
Он повернулся к Зуевскому.
— Не так ли, Михаил Григорьевич? О, эпидемия пятого года! Родион Родионычу пришлось… по повелению царя… лечить ее хирургическим вмешательством. Давайте же выпьем его здоровье в благодарность за то, что можем сегодня, в любви и дружбе, праздновать день ангела нашей милой хозяйки Агриппины Александровны!
— А вы — поп, — сказал он потом Томану. — Поп, а не солдат!
Зуевский тонко улыбнулся, почти совсем закрыв глаза; госпожа Зуевская непрестанно и равнодушно взывала через стол к Трофимову:
— Стакан чаю, Петр Михеевич! Позвольте налить вам…
Зуевский налил водки коменданту и, глядя куда-то поверх его плеча, вздохнул не без слащавости:
— Что ж, что правда, то правда — здорово вы нас потрепали. О, ваши казачки бить умели!
Комендант польщено засмеялся этим воспоминаниям:
— Да, отчаянные были молодцы! Нагайками работали — подгонять не надо! Это верно. Не дай бог встретиться с ними тогда на узкой дорожке, да без свидетелей!
Зуевский загадочно и чуть-чуть горько усмехнулся, прикрыв глаза, и молвил:
— Тогда — может быть… А потом сами же ходили прощенья просить: «Богом просим, ваша милость, простите, мы ведь приказ выполняли, по нашей казачьей истовости…»
— Вот она, русская душа! — чтоб помирить всех, вскричал Мартьянов растроганным голосом.
58
Однако после выходки лейтенанта Томана между агрономом Зуевским и его гостями остался какой-то холодок, разъединявший компанию, отгораживающий душу от души.
Госпожа Галецкая, воспользовавшись замешательством, завладела Томаном и увела его, как она выразилась, «от стариков». К своему кружку она подозвала Колю Ширяева с Соней.
— Значит, вы социалист? — Она так и сияла, глядя на Томана понимающим взглядом, и тут же не преминула доверительно сообщить ему: — У моего мужа собирается кружок социалистов. Мы будем рады увидеть вас среди них. Бывают у нас очень интересные люди и очень интересные споры. А стариков бросьте!
Ширяев, выслушав все ее воодушевленные речи, удалился, однако, так и не раскрыв рта. Это обидело Томана, пожалуй, больше, чем саму госпожу Галецкую, — она лишь кокетливо топнула ножкой вслед Ширяеву.
— Русский грубиян, так и знайте! И просто невыносим в обществе!
Гости, вероятно, разошлись бы раньше, если б не явился еще доктор Мольнар.
Он пришел, когда его уже перестали ждать. На упреки хозяйки, госпожи Зуевской, он извинился, сославшись на своих больных. Обрадовался, увидев Томана: