Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
Возможно, увлекавшиеся изучением прошлого представители среднего поместного дворянства в наименьшей мере испытывали указанные неудобства. Относительно высокий образовательный уровень и привычка воспринимать интеллектуальный труд как одну из сословных принадлежностей, подкрепленные стабильным материальным достатком, позволяли им становиться на более независимую позицию в исторических занятиях. Другое дело, что эти занятия, далеко не так широко распространенные среди провинциальных дворян, как охота или разведение лошадей, обычно расценивались в этой среде как причуда и потому не становились консолидирующим фактором для местного сообщества. Все это в той или иной степени дало о себе знать в таком археографическом начинании, как «Белёвская вивлиофика». Его инициатором выступил Н.А. Елагин, приходившийся сводным братом по матери известным славянофилам И.В. и П.В. Киреевским. Именно последними, по собственному признанию Елагина, «внушена была первая мысль собрать и издать в исторической последовательности все, что уцелело из памятников об нашей стороне». Основной объем «черновой» работы проделал, судя по всему, сам Елагин. Об этом он весьма красноречиво поведал Хомякову в одном из своих писем: «Я уже с месяц в деревне из множества копен очень мало вымолачиваю зерна, т. е. из озимого хлеба, собранного с полей, и из ярового, нажатого мною нынешним летом в архивах». Но детали становления замысла и его реализации в «Белёвской вивлиофике» едва
818
Отдел письменных источников Государственного исторического музей. Ф. 178. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 66 об.; Белёвская вивлиофика. Собр. древних памятников об истории Белёва и Белёвского уезда: в 2 т. М., 1858. Т. 1. С. III.
В первых двух из пяти предполагавшихся Елагиным томов должен был появиться датируемый концом царствования Михаила Фёдоровича список с писцовой книги Белёвского уезда – древнейшее из известных издателю его описаний. В качестве приложения ко второму тому он рассчитывал поместить экономическое описание времен генерального межевания – это нарушение хронологической последовательности Елагин допускал, исходя из того, что «в настоящую минуту издание подробного описания и плана многим и во многих отношениях может быть полезно». Подготовленный к печати третий том составляли бы материалы переписных книг 1646 и 1678 годов, а также грамоты и акты середины – второй половины XVII века. Основой четвертого тома должна была послужить публикация выписок из Ландмилицких книг, других документов XVIII века и итогов первых ревизий. Сюда же Елагин хотел переместить из приложений второго тома памятники эпохи Михаила Фёдоровича. Завершали замысел издателя только собиравшиеся им для пятого тома материалы статистического описания современного Белёвского уезда [819] . Итак, по окончании всей серии публикаций почти все наиболее существенные источники по истории этого уезда стали бы достоянием каждого любителя местной старины.
819
Там же. С. III–IV.
Но не только размах археографического замысла подкупает в работе Елагина. Еще более, может быть, примечательны его соображения по поводу информативной ценности источников по местной истории, главным образом писцовых книг, а также суждения по поводу непростого вопроса о соотношении местной и общероссийской исторической проблематики. Первое знакомство с писцовыми книгами, как видно из его письма к Хомякову, окрылило Елагина. Хоть он и называет собранные им материалы «драгоценными только для нас, Белёвцев», его научные интересы выходят далеко за пределы уезда. Из этих материалов он выводит следующее:
Что закон об укреплении крестьян существовал, – ибо половина уезда, иногда целые деревни, в бегах при М[ихаиле] Ф[ёдоровиче]. Но что при Ц[аре] А[лексее] М[ихайловиче] de facto существовал и Юрьев день; рядом с крест[я ни ном] беглым показывается крестьянин, перешедший по старине… Юрьевым днем можно объяснить все Смутное время.
На этом общерусском фоне не теряется и Белёвский уезд: Елагин отмечает рост на протяжении XVII века размеров вотчинной и поместной запашки, сокращение крестьянского населения, увеличение числа дворовых и пашенных бобылей, постепенный выход земли из службы, так что «указ Петра, переменивший поместья в вотчины, для Белёвс[кого] уезда почти ничего не изменил» [820] .
820
Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Ф. 178. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 67.
При подготовке издания к печати Елагин был, однако, уже более осторожен в своих наблюдениях, оценках и выводах. Выписки из писцовых книг он по-прежнему считает «драгоценным приобретением науки», но материалы каждой из них в отдельности теперь, похоже, представляются ему недостаточными для широких обобщений: «Вопросы не разрешаются, но только возбуждаются. Многое, даже при издании целой отдельной книги, остается темным и загадочным». Анализируя свой источник, Елагин убеждается в ведущей к ошибкам заведомой неполноте отраженных в нем сведений: «…в издаваемой писцовой книге нарочно обойдены и не описаны казачьи села и деревни, знаменитых Бобриковских казаков. – Они значительно увеличили бы число помещиков». Теперь Елагин постоянно задается вопросом о повсеместном распространении наблюдаемых им в книге Белёвского уезда явлений. Его интересует, насколько всеобщими были неразвитость вотчинного землевладения до XVII века, мелкопоместность дворянства, сила поместной общины, опустение крестьянских дворов и т. п. Ответы он призывает искать в писцовых и переписных книгах, в особенности «тех счастливых уездов, описания которых сохранились от различных эпох, где старейшая писцовая книга может быть дополнена и объяснена рядом книг позднейшего времени» [821] . Мало кто из современников Елагина выдвигал сразу столько проблем перед местным исследованием. Правда, в издании своей «Белёвской вивлиофики» он не продвинулся далее второго тома.
821
Белёвская вивлиофика. С. V–VIII.
Энтузиастам из дворянской среды принадлежат и оба наиболее содержательных замысла местных сборников середины XIX века – «Синбирского» и «Курского». История издания «Синбирского сборника» изложена в предисловии к нему. Из него следует, что в 1837 году Д.А. Валуев, его дядя Н.М. Языков и А.С. Хомяков из уст «одного из любителей русской старины» услышали весьма высокую оценку исторической значимости материалов, отложившихся в архивах дворян Симбирской губернии. Предварительный осмотр некоторых из этих частных архивов привел их к мысли издать наиболее важные из найденных документов в специальном сборнике [822] . Затем в руки издателей попали другие материалы, имеющие общероссийское значение, и выпуск местного исторического сборника был отсрочен. Тем не менее, издатели не собирались вовсе отказаться от публикации в дальнейшем местных материалов, которые наряду с историческими, юридическими, бытовыми бумагами и бумагами А.И. Тургенева должны были составить самостоятельный раздел или том сборника. В него должны были войти сведения, «касающиеся собственно до Симбирской и соседних с нею губерний» [823] .
822
Синбирский
823
Там же. С. Н.
Некоторые сведения, почерпнутые, в основном, из эпистолярных источников, позволяют дополнить эту историю некоторыми подробностями. Поначалу издание сборника находилось в руках братьев Языковых. Во всяком случае, когда П.В. Киреевский в апреле 1839 года сообщает Н.М. Языкову о поступившем ему предложении поместить имевшиеся у него письма Петра Великого в сборнике Оболенского, Киреевского интересует лишь мнение адресата и его брата, Петра Михайловича: «…я не могу на это согласиться без вашего разрешения, потому что они назначались в будущий Синбирский сборник. Впрочем так как Синбирский сборник еще за горами… я был бы не против этого». Таким образом, в Валуеве трудно видеть единственного инициатора издания [824] . Да и вряд ли можно себе представить, чтобы семнадцатилетний юноша, каким он был в 1837 году, сразу возглавил и организовал такую сложную и масштабную работу, как подготовка сборника.
824
Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Ф. 178. Оп. 1. Ед. хр. 31. Л. 87 об.; Письма П.В. Киреевского к Н.М. Языкову. М.; Л., 1935. С. 79; Пирожкова Т.Ф.Славянофильская журналистика. М., 1997. С. 47.
К Валуеву инициатива в издательских мероприятиях перешла приблизительно в начале 1840-х годов, и с тех пор судьба «Синбирского сборника» неразрывно связывается с его именем. Развернутая Валуевым, несмотря на все усиливавшуюся болезнь, бурная организаторская деятельность и его научный труд, посвященный истории местничества, определили лицо этого издания. Однако по мере того, как «Синбирский сборник» приближался к выходу в свет, состояние здоровья Валуева вызывало в его соратниках все большую тревогу. Попытка Хомякова сберечь молодого единомышленника, переложив исполнение хотя бы некоторых его начинаний на представителей славянофильского кружка, успеха не имела. Валуев скончался в 1845-м – в год выхода первого выпуска «Синбирского сборника», который стал, таким образом, и последним. Как видно из письма Хомякова А.М. Языкову, написанного не ранее 1849 года, судьба валуевских бумаг тревожила его. Впрочем, сам он, «зная себя слишком ленивым для дела издания и слишком беспорядочным для должности хранителя», слагал с себя всякую ответственность за осуществление замыслов своего умершего друга [825] . Другие славянофилы также устранились от этой работы. Одним словом, местный раздел «Синбирского сборника», ставший некогда отправным пунктом складывания самой идеи этого издания, так и не дошел до читателя.
825
Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Ф. 178. Оп. 1. Ед. хр. 31. Л. 86 об. – 88 об.
Судьба «Курского сборника», который должен был выйти в начале 1860-х годов, во многом напоминает историю своего старшего собрата. Его инициатором стал проживавший в своем имении в Короченском уезде Курской губернии молодой князь Н.Н. Голицын. Из-за полученного в детстве увечья он был не способен к военной службе, которой традиционно посвящали себя его предки, и нашел утешение сначала в библиографических штудиях, а затем и в занятиях местной историей. В конце 1850-х годов он задумал издать «Курский сборник», в котором нашли бы свое всестороннее отражение прошлое и настоящее края. Помимо местных любителей старины, он рассчитывал привлечь к участию в сборнике известных столичных ученых – М.П. Погодина, А.Н. Афанасьева, Н.И. Костомарова, В.И. Даля и даже предпринял некоторые действия в этом направлении [826] . Но время показало нежизнеспособность этих планов, и идея «Курского сборника» к 1863 году трансформировалась во вполне обычный для того времени том сборника местного губернского статистического комитета, в котором Н.Н. Голицын исправлял должность секретаря. Его подборка актов Оскольского края, опубликованная на страницах сборника [827] , стала, пожалуй, самым ценным в историческом отношении материалом, вошедшим в его состав, а само издание прошло незамеченным в литературе. В конечном счете, провинциальные исследователи прошлого из дворянской среды приходили к результатам, едва ли превосходившим по своей значимости плоды деятельности их собратьев по увлечению из других сословий. Более благоприятные интеллектуальные и материальные условия их работы сказывались, в первую очередь, на стадии составления планов. Однако недостаток энергии и организаторских способностей чаще всего не позволял им доводить задуманное до конца.
826
Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 231. Р. II. К. 8. Ед. хр. 42. Л. 5–5 об.; Государственный архив Российской Федерации. Ф. 279. Оп. 1. Ед. хр. 1099. Л. 1–10 об.; Iнститут рукописiв. Нацiональна бiблiотека Укра"iни iменi В.I. Вернадьского. Ф. 22. Оп. 1. Ед. хр. 104. Л. 1–2.
827
Акты Оскольского края (из собрания старинных актов о Курской губернии) // Труды Курского губернского статистического комитета. Вып. 1. Курск, 1863. С. 355–484.
Знакомство с провинциальной историографией середины XIX века производит неоднозначное впечатление. На первый взгляд, историческое знание в эту эпоху обнаруживает себя уже не только в губернских, но и во многих уездных городах России. Публикации этой поры, посвященные местной истории, отличаются не виданным ранее разнообразием. В то же время эти успехи могут быть отнесены на счет концептуального и институционального роста науки русской истории, обеспеченного, главным образом, усилиями столичных ученых. Интерес к проблемам народности и «внутреннего быта», непрерывно питавший научные изыскания в 1830–1860-е годы, привел к историзациитаких пластов провинциальной действительности, которые прежде представлялись частью повседневного порядка вещей, и открыл перед местными любителями старины неожиданные области исследования. Новизна вновь поставленных задач обусловила концептуальную нерешительность провинциальных исследователей, а крайняя неустойчивость исторических запросов губернского и особенно уездного сообществ предопределила маргинальный статус немногих ревнителей старины и ориентацию их на научные круги Москвы и Петербурга. И все же именно в середине XIX века в российской историографии укореняется мысль о невозможности решения многих проблем исторического знания без местных наблюдений, и многие провинциальные любители древностей начинают непосредственно участвовать в получении научных результатов, ценных также и в общероссийском контексте.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
