Исторические портреты
Шрифт:
Возвратился он удивительно вовремя: на Зарайск напал со своими ратниками Сумбулов. Он подошёл к городу ночью и неожиданно ворвался на посад. Дмитрий Пожарский мог отсидеться за неприступными стенами, но пассивное выжидание было не в его характере. На рассвете ратники Дмитрия Пожарского сами вышли из кремля. На улицах посада началась жестокая битва. Служилым людям помогали вооружённые чем попало посадские. Войско Григория Сумбулова было разбито и бежало от города. Запорожские казаки ушли в Литву, а сам Сумбулов с немногими людьми прибежал в Москву. Попытка боярского правительства с самого начала притушить пожар освободительного движения провалилась.
Можно только предполагать, к каким пагубным последствиям в отношении Первого ополчения привело бы падение Зарайска. Ясно одно — боярское правительство получало в этом случае важный опорный пункт в самом
После убийства Лжедмитрия II его бывшие сторонники присоединились к освободительному движению. Казаки Ивана Заруцкого повернули сабли против интервентов и прогнали запорожцев из-под Тулы. К ополчению примкнули Калуга, Казань, Муром и другие города. В январе 1611 года к Прокопию Ляпунову приехали послы из Нижнего Новгорода — объявить о своём намерении присоединиться к походу на Москву. Создавались условия для общего похода ополченцев к столице.
Здесь Дмитрий Пожарский пропадает из поля зрения историков, чтобы появиться вновь в марте 1611 года, в период решительных боев в Москве. Где был известный воевода, что делал?
Советский историк Р. Г. Скрынников делает весьма вероятное предположение, что он тайно поехал в Москву, чтобы подготовить в столице восстание против боярского правительства и интервентов: «В Москве находились сотни видных дворян. Лишь некоторые из них стали в ряды сражающегося народа. В эту плеяду входили князь Дмитрий Пожарский, Иван Матвеевич Бутурлин и Иван Колтовский. Трудно сказать, как оказался в Москве Пожарский. После выступления на стороне Ляпунова он, естественно, не мог рассчитывать на снисхождение Салтыкова и Гонсевского. Воевода мог переедать трудные времена в безопасном месте — крепости Зарайске, но он рвался туда, где назревали решающие военные события. Сомнительно, чтобы такой трезвый человек, каким был Пожарский, стал рисковать головой, чтобы повидать в Москве своих близких. В столице было голодно, и дворянские семьи предпочитали провести зиму в сельских усадьбах. Так что к семье князь-Дмитрий поехал бы в Мугреево, а не в столицу. Остаётся предположить, что зарайский воевода, будучи одним из вождей земского ополчения, прибыл в Москву для подготовки восстания. Если бы атака ополчения была поддержана восстанием внутри города, судьба боярского правительства была бы решена» [43] .
43
Скрынников Р. Г. Минин и Пожарский. Хроника Смутного времени. М., 1981. С. 177.
К сожалению, этого не случилось.
19 марта 1611 года, за два дня до того, как передовые отряды земского ополчения подошли к Москве, боярские правители спровоцировали стихийное народное восстание. Солдаты Гонсевского начали устанавливать пушки на стенах Кремля и Китай-города, пытаясь заставить горожан помогать им. Те оказали сопротивление. В Кремле и Китай-городе началась резня, немецкие и польские роты рубили и кололи пиками безоружных людей. Затем наёмники получили приказ занять Белый город, но в ответ на расправу жители Белого и Земляного городов, Замоскворечья взялись за оружие. Началось общее восстание.
Москвичи строили на улицах баррикады, стреляли и бросали в наёмников камни с крыш, из окон. Польская конница была вынуждена отступить. Тогда из Китай-города на улицы Белого города вышли закованные в железо немецкие пехотные роты...
Утро 19 марта 1611 года Дмитрий Пожарский встретил в своих хоромах на Сретенке, возле Лубянки. Колокольный звон, пищальные выстрелы и вопли избиваемых москвичей из Китай-города застали его врасплох — на дворе Пожарского почти не было ратных людей. Воевода поскакал в близлежащую стрелецкую слободу, поднял по тревоге стрельцов и повёл их к Сретенским воротам. Гонцы воеводы поспешили на Пушкарский двор, на Трубу, и привезли несколько пушек. К решительному воеводе сбегались вооружённые посадские люди. Отряд Пожарского дал бой немецкой пехоте на Сретенке, против Введенской церкви. Встреченные мощным пушечным огнём, наёмники поспешно отступили к Китай-городу...
Были и другие очаги сопротивления — там, где горожан и стрельцов возглавили решительные воеводы. Против Ильинских ворот собрал стрельцов и вооружённых горожан Бутурлин, встретил их на Кулишках и не пропустил к Яузским воротам. Твёрдо стояли стрелецкие сотни на Тверской улице. В Замоскворечье не пустил наёмников Иван Колтовский, который поставил пушки возле наплавного моста и даже обстреливал Кремль.
Замысел
Однако на Лубянке, где оборонялся Дмитрий Пожарский, интервентов подстерегала неудача. Воевода сам атаковал врага, не давая ему проникнуть в улицы, и «втоптал» обратно в Китай-город. Сретенка от пожара не пострадала.
Всю ночь горел город, не смолкал колокольный звон. В это время передовые отряды земского ополчения вступили в Замоскворечье, что ободрило восставших. Однако пан Гонсевский заметил опасность и утром 20 марта перенёс главный удар на Замоскворечье. Польские и немецкие роты перешли по льду Москву-реку и ударили по восставшим. Одновременно с запада к столице подошёл полк Струся, с большим трудом его удалось остановить под стенами Деревянного города. Замоскворечье, таким образом, подверглось двойной атаке — изнутри и извне.
И снова дорогу интервентам пробивал огонь. Факельщики Струся подожгли стену Деревянного города, пожар перекинулся на дома. «Никому из нас не удалось в тот день подраться с неприятелем, — писал в дневнике один из польских офицеров, — пламя пожирало дома один за другим, раздуваемое жестоким ветром, оно гнало русских, а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь». К вечеру солдаты Гонсевского и Струся соединились. Замоскворечье пало, задушенное пожаром.
Дольше других держался па Сретенке воевода Дмитрий Пожарский. Подле Введенской церкви его ратники успели возвести укреплённый острожек, наподобие тех, какие так удачно служили Скопину-Шуйскому. Весь день защитники острожка отражали наезды польской конницы и приступы немецкой наёмной пехоты. Сюда спешили польские подкрепления из других районов города. Перевес сил интервентов над немногочисленным отрядом Дмитрия Пожарского становился подавляющим, и интервенты ворвались в острожек. Большинство защит ников пало в сече, сам же воевода был тяжело ранен в голову. Верные люди вынесли раненого с поля боя, положили на дно возка и переправили в безопасное место. Оттуда князя Дмитрия Пожарского тайно перевезли в Троице-Сергиев монастырь.
Только много позднее узнал Пожарский, как разворачивались дальнейшие события. Москва продолжала гореть всю ночь и весь следующий день. Две тысячи немцев, отряды пеших гусар и две хоругви польской конницы получили приказ: «зажечь весь город, где только можно». Гонсевский и Струсь хотели окружить Китай-город и Кремль сплошной выжженной пустыней, чтобы прибывающее земское ополчение нигде не могло закрепиться.
Сохранились записи пана Маскевича, участника мартовских боев в Москве. В этих записях и свидетельство героизма москвичей, и страшная участь, постигшая столицу России: «Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнём. Мы кидаемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами; мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды, — они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под зашитой своих городков стреляют по нас из ружей; а другие, будучи в готовности, с кровель в заборов, из окон бьют нас из самопалов, кидают камнями, дрекольем. Жестоко поражали нас из пушек со всех сторон. По тесноте улиц, мы разделились на четыре или шесть отрядов; каждому из нас было жарко; мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе в такой беде, как вдруг кто-то закричал: «Огня! Огня! Жги дома!..» Занялся пожар: ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на русских и вынудил их бежать из засад.
Пламя охватило дома и, раздуваемое жестоким ветром, гнало русских. Уже вся столица пылала. Пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день, а горевшие дома имели такой страшный вид и испускали такое зловоние, что Москву можно было уподобить только аду, как его описывают. Мы были тогда в безопасности: нас охранял огонь.
Мы действовали в сем случае по совету доброжелательных нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться. Смело могу сказать, что в Москве не осталось ни кола, ни двора».