Истории мертвой земли
Шрифт:
– Любовь… – Существо не знает, что это значит, и тогда прах преподносит ему череду образов, столь волнующих и пленительно странных, столь алогичных, а вместе с тем желанных, чарующих, вызывающих доселе неизведанное чувство… восторга?
– Это называется радость, – вспоминаю я. – Чувство это не было полностью моим творением, оно возникло случайно.
– Радость, – повторяет Существо.
– Это нужный мне мир. Его обитатели сумели добиться большего, нежели я дал изначально, – пусть и шли они к этому совершенно не тем путем. Они искали смысл не там, потому так и не осознали, где скрывалась их истинная уникальность.
– Радость, – вновь повторяю я, пальцами Существа растирая прах и все больше превращаясь в Человека. – Любовь.
– Чего? – недоумевает мой собеседник.
В то же мгновение я стираю
Но для начала требуется кое-что сделать. И смутные образы в голове подсказывают, что именно.
***
– Время пришло, – говорю я.
– Время пришло, – повторяет Свет.
И тогда я, в мыслях своих уже ставший Человеком, смотрю на пронизанное множеством переливающихся игл сияние и разжимаю пальцы, высвобождая космический прах.
– Еще одна моя идея, – размышляю я, – лишь составляющая в бескрайней цепи, формирующей замысел. Точно так же, как этот замысел является очередной составляющей чего-то еще более могущественного и грандиозного – может, противопоставления пустоте? И пусть это всего лишь полузабытая идея, отжившая себя давным-давно, но вместе с тем это идея, которую я обрел вновь. Все суть я, суть бесконечность, образованная несметным скопищем подобных идей, – теми, что были до, и теми, что, может быть, будут после. И все это сводится к элементарному желанию не быть одиноким, не чувствовать скуку, избавиться от обыденности. Все сводится к тому, чтобы вновь испытать радость, пытаться… любить?
– Таков изначальный замысел, – сообщает Свет.
И тогда я умолкаю, закрываю глаза и погружаюсь в то мысленное не-существование, где пребывал изначально. Все, что было до этого, словно бы расползлось на части – вмиг исчезли звезды, планеты, бесследно канули во тьму целые системы, растаяли галактики. Ничто буквально заглотило окружающее – это бесполезное старье! – и безвозвратно стерло его. Все захлестнула пустота, в центре которой остались лишь сжатые в единую точку безпространства напластования моих воспоминаний, идея нового мира, заключенная в Человеке.
Так я в очередной раз перестаю существовать.
Только мой прах покоится на руках меня-новорожденного, меня-Человека. И прах этот дарит великие знания…
Я приближаюсь к Свету, проникаю в него.
– Теперь мне известно мое предназначение.
– А мне известно мое, – отвечает Свет, и иглы его разрастаются, цвета же, составлявшие саму суть его существа, расщепляются на тысячи оттенков. Это – импульс творческой энергии, вспышка воображения.
И вот я читаю свою неоконченную рукопись – откровение о том, что было и что будет, о том, что случилось или еще только случится, как и о том, чего никогда не случалось. Так я воскрешаю в памяти давно позабытый мир, лежащий в пределах всего трех плоскостей. Никаких геометрических кульбитов; красота, заключенная в минимализме. Натуральный взрыв моей фантазии: быстро формирующаяся идея целостности, незамысловатой, но строгой, замкнутой на самой себе системы, в основе которой колебания и всевозрастающая плотность элементарных частиц, скованных рядом фундаментальных взаимодействий. А дальше узоры галактик, звезды и планеты, равнины и поля; дальше огромные скопления воды – мой друг Океан пробудился, вздыхал, бушевал, – высокие пики гор и пышные леса. Захваченный творческой мотивацией разум, не желая мириться с ущербной действительностью, соткал эту реальность у меня в голове – хоть и много проще, нежели все предыдущие, но зато более структурированную, согласующуюся с определенной внутренней логикой и порядком вещей. И я разглядываю этот удивительно симметричный, отчасти неизвестный и пугающий мир; я любуюсь им, поражаясь его красоте и… его новизне.
Увы, эта реальность не есть совершенство, отнюдь не апогей созидательного начала. Но она может решить мою проблему.
И тогда, сконцентрировавшись, я побуждаю пустоту не-существования вспыхнуть огненным
– На этот раз я не повторю былых ошибок, – говорю я, формируя созвездия, выводя спирали галактик и лепя сферы планет, лишь одной из которых предстоит сделаться вместилищем нового мира.
С чего бы начать?
С почвы?
Воды?..
Я улыбаюсь своими новыми губами:
– Да будет свет!
***
Обыденность.
Все неизбежно возвращается к ней!
Не прошло и жалкого миллиарда лет по местному времяисчислению – с тех самых пор, как я выблевал этот неказистый мирок, – а жизнь в нем мне уже порядком приелась. Нет, конечно, люди довольно забавные существа, и в качественном плане они значительно превосходят всех прочих тварей. Думаю, причина здесь еще в том, что в первый раз я творил их под действием вдохновения. Я подарил человечеству смертность. И логику. И даже зачатки воображения – последний мой подарок этим потешным созданиям… О да, смертность, логика и воображение! – в совокупности они дали очень зрелищный и эмоциональный мир; они произвели на свет такое иррациональное чувство, как любовь. И я буквально купался в ней – этой причудливой энергии, потоки которой пронизывают все нынешнее пространство, как и все его альтернативны. Отчасти я сам стал любовью, способной вызывать как радость, так и отчаяние. И здесь можно смело утверждать, что люди – первые из тварей, кого я в буквальном смысле лепил с себя. С молодого себя. С себя – ребенка…
Как мог я про них забыть? Ведь эмоций с ними невероятно много. И всему виной сила любви и жажда насилия. Смесь воистину уникальная, так как буквально делит мир пополам. Результатом этого дуализма явился тот факт, что люди начали трактовать все события в рамках двух разных сущностей. Амбивалентность, присущая их природе, породила понятия добра и зла. При этом люди, несмотря на все их притязания на некую великую истину, так и не сумели заглянуть дальше, увидеть целостность, выстроенную в ясной для них гармонии систему. Быть может, дело еще и в людской смертности, в боязни человечества бесследно исчезнуть, сгинуть? Или же в том, что я во многом ограничил их разум, заставив его развиваться с самых основ? Поэтому-то люди и не видят, что их излюбленные добро и зло суть лишь надуманные интерпретации (этакая плодородная почва для формирования схожих типов человеческих личностей), либо же никчемные философские понятия, позволяющие алчной человеческой мысли обрести хоть какое-то утешение, а то и вовсе объект для манипуляций, с целью получения той или иной выгоды.
И это прекрасно.
А порой люди даже пытаются разговаривать со мной. Их сознания примитивны, и потому ограничены в представлениях об Абсолюте. Как и у всякого думающего существа, у людей существуют пределы их понимания и их разыгравшейся фантазии. Глубже они проникнуть не в силах. Именно поэтому они зачастую впадают в грех антропоморфизма, уверенные, будто я есть лучшая и более могущественная форма их самих. В крайнем случае я – тот Абсолют, что они себе представляют. Наивные, они не догадываются, насколько это глупо – сравнивать вещи несоизмеримые: как засохший плевок на асфальте и бушующий океан.
И это тоже прекрасно.
Так в дни юности своей они приносили мне жертвы и радовались, видя, как я вкушаю. Они назвали это союзом, отождествлением, полагая, что раз божество ест одну с ним пищу, то оно такое же, как они – со всеми присущими им радостями и печалями, с мыслями, что идут по тому же течению, что у них. В результате они привыкли персонифицировать меня как нечто им подобное, и даже начали выдумывать мне различные имена, сочиняли истории моих странствий. Они именовали меня Матерью, именовали Отцом, поклонялись мне и истребляли друг друга, оспаривая, чья версия меня более верная. Они даже создали для меня символы – от простейших геометрических фигур, будь то треугольник или крест (мне же больше понравился круг с равнозначными, проникающими друг в друга плоскостями, – хорошее олицетворение меня и изначальной пустоты), до объемных форм, в основе которых внешний вид зверя или птицы, а то и гениталий.