Истории обыкновенного безумия
Шрифт:
— странно, — сказал я, — некоторые из своих лучших вещей я написал как раз тогда, когда не работал, когда помирал с голоду.
— но Бенни Эдмисон о СЕБЕ не пишет! он пишет о ДРУГИХ людях!
— а-а.
я решил оставить эту тему, я знал, что раньше чем часа через три заснуть не сумею, к тому времени боль частично утихнет, впитавшись в матрас, а потом настанет пора вставать и возвращаться на то же место, я услышал, как она перевернула несколько страниц «Ньюйоркера». чувствовал я себя отвратно, но все-таки рассудил, что и другие точки зрения ИМЕЮТ право на существование, быть может, на поэтическом семинаре и вправду попадались писатели, маловероятно, но МОГЛО
дожидаясь, когда отпустит боль, я услышал, как перелистывается очередная страница и вынимается из обертки конфета, потом она снова заговорила:
— да, Бенни Эдмисону нужна работа, ему нужна какая-то основа для творчества, мы все настоятельно советуем ему примириться с журналами, очень жаль, что ты не читал его антикатолических рассказов, знаешь, когда-то он был католиком.
— нет, не знаю.
— но ему нужна работа, мы все пытаемся найти ему работу, чтобы он смог писать.
на время воцарилось молчание, откровенно говоря, о Бенни Эдмисоне с его проблемой я даже не думал, потом я попытался задуматься о Бенни Эдмисоне и его проблеме.
— слушай, — сказал я, — я могу решить проблему Бенни Эдмисона.
— ТЫ?
— ага.
— каким образом?
— он может наняться на почту, там берут всех без разбору, возможно, он даже завтра утром устроится, и тогда он сможет писать.
— на почту?
— ага.
перелистнулась еще одна страница, потом она заговорила:
— Бенни Эдмисон — слишком ЧУВСТВИТЕЛЬНАЯ НАТУРА, чтобы работать на почте!
— а-а.
я вслушивался, но уже не слышал ни страниц, ни конфет, в то время ее очень интересовал некий автор коротких рассказов по фамилии не то Хоутс, не то Коутс, не то Хаос, который сознательно писал скучную прозу, длинными столбцами тягомотины заполнявшую промежутки между рекламой крепких напитков и морских круизов, и эти рассказы всегда кончались одним и тем же: какой-нибудь обладатель полного собрания Верди, страдающий похмельем после бакарди, в четыре часа тридцать минут пополудни убивал в каком-нибудь грязном нью-йоркском переулке трехлетнюю девочку в голубом комбинезончике. именно таковым было слабое, путаное представление редакторов «Ньюйоркера» об изощренном авангарде — мол, смерть всегда побеждает, и у нас под ногтями грязь, все это куда лучше сделал пятьдесят лет назад некто по имени Иван Бунин в одной вещице под названием «Господин из Сан-Франциско», после смерти Тэрбера «Ньюйоркер», точно дохлая летучая мышь, до сих пор блуждает в потемках ледовых пещер среди ископаемых останков китайской красной гвардии, короче, они исписались.
— доброй ночи, — сказал я ей.
наступила длительная пауза, потом она решила удостоить меня ответом.
— доброй ночи, — сказала она наконец.
оглушенный пронзительным звоном всех струн, но не издав при этом ни звука, я перевернулся (работенка на добрых пять минут) со спины на живот и принялся дожидаться утра и нового дня.
быть может, я был к ней несправедлив, быть может, я заплутал где-то между кухней и мстительностью, у всех у нас в душах немало спеси, полно и в моей, а я еще и зациклен на кухнях, зациклен почти на всем, дама, о которой шла речь, — во многих отношениях весьма смелая женщина, просто та ночь оказалась не очень доброй — и к ней, и ко мне.
и я надеюсь, что тот раздолбай с его антикатолическими рассказами и мелкими передрягами уже нашел работу, соответствующую чувствительным струнам его тонкой натуры, и теперь порадует всех нас своим непримиримым (Канада не в счет) талантом.
а я между тем пишу о себе и слишком много пью. впрочем, об этом вы знаете.
Насилуют!
Доктор подвергал меня некоему обследованию. Оно состояло из тройного кровопускания — второе через десять минут после первого, третье еще через пятнадцать минут. Первые два кровопускания доктор уже сделал, и я прогуливался по улице, дожидаясь, когда пройдут последние пятнадцать минут. Остановившись, я заметил на другой стороне улицы женщину, сидевшую на автобусной-остановке. Среди миллионов женщин вам нет-нет да и попадается на глаза одна, которая выворачивает вам душу. В облике этих женщин, в том, как они сложены, в особом платье, которое они носят, есть нечто такое, против чего вы не в силах устоять. Она сидела скрестив длинные ноги и была одета в ярко-желтое платье. Ноги кончались худыми, изящными лодыжками, но зато у нее были добротные пухлые икры и чудесные ляжки с бедрами. Выражение лица у нее было таким игривым, что казалось, она смеется надо мной, но пытается это скрыть.
Дойдя до светофора, я перешел улицу и направился к женщине, сидевшей на скамейке автобусной остановки. Я впал в транс, потерял самообладание. Когда я приблизился, она встала и пошла по улице. Ее ягодицы пленили меня до потери рассудка. Я пошел за ней, слушая, как стучат ее каблучки, и пожирая глазами ее тело.
Что со мной? — подумал я. — Где же мое самообладание?
Наплевать и растереть, — ответило мне что-то.
Дойдя до почты, она вошла внутрь. Я вошел вслед за ней. В очереди стояло четверо или пятеро человек. Был теплый, приятный денек. Казалось, все грезят наяву. Я-то — несомненно.
Я в дюйме от нее, подумал я. Я мог бы коснуться ее рукой.
Она получила перевод на семь долларов восемьдесят пять центов. Я услышал ее голос. Даже голос ее звучал так, точно раздавался из специальной секс-машины. Она вышла. Я купил десяток не нужных мне открыток для авиапочты. Потом я выбежал на улицу. Она ждала автобуса, и автобус уже приближался. Я едва успел влезть туда сразу за ней. Потом я нашел место у нее за спиной. Мы ехали довольно долго. Она наверняка чувствует, что я ее преследую, подумал я, но, похоже, это ее не смущает. Волосы у нее были желто-рыжие. В ней все пламенело.
Должно быть, мы проехали мили три-четыре. Внезапно она вскочила и потянула за шнурок. Пока она дергала за шнурок, я смотрел, как облегает ее тело узкое платье.
Господи, это невыносимо, подумал я.
Она вышла в переднюю дверь, а я вышел в заднюю. На углу она повернула направо, и я последовал за ней. Она ни разу не оглянулась. Это был район многоквартирных домов. Она выглядела еще лучше, чем раньше. Такая женщина не должна шляться по улицам.
Потом она вошла в дом под названием «Хадсон Армз». Пока она ждала лифта, я стоял снаружи. Я увидел, как она входит в лифт, дверь закрылась, и тогда я вошел и встал у двери лифта. Мне было слышно, как лифт поднимается, как открываются двери и выходит она. Нажав кнопку вызова, я услышал, как лифт начал спускаться, и принялся приблизительно отсчитывать секунды:
раз, два, три, четыре, пять, шесть…
Когда лифт достиг первого этажа, я насчитал примерно восемнадцать секунд.
Я вошел и нажал верхнюю кнопку — четвертый этаж.
Потом я начал считать. Поднявшись на четвертый этаж, я насчитал двадцать четыре секунды. Это означало, что она на третьем. Где-то. Я нажал на третий. Шесть секунд. Потом я вышел.
Там было полно квартир. Рассудив, что, окажись она в первой квартире, это было бы слишком просто, я пропустил эту дверь и постучал во вторую.