Истории, рассказанные вчера
Шрифт:
Мама тогда замолчала, за мою руку ухватилась и прочь пошла. Всю дорогу я плакала, а мама даже слезинки не обронила, только думала о чем-то.
Со следующего дня мама все хозяйство на нас перебросила, а сама по селам отправилась: искать ворожею сильнее Элины, чтобы отца вызволить. Но никто за такое дело не брался — объясняли, что Элина — ворожея в седьмом поколении, а это очень высокая квалификация. Наконец, отчаявшись, мама решила сама магии выучиться: отнесла богатые подарки одной старой ворожее, жившей в Карасувбазаре, и начала брать уроки. Какие-то книги читала, из трав настои делала; домой только поесть приходила. А мы, дети, с утра до вечера хозяйством занимались, даже школу посещать перестали: я на кухне все
Отца мы не видели уже несколько месяцев. Слышали от знакомых, что он по — прежнему у Элины живет, и она беременна. Мама вслушивалась в новости сумрачно и еще более рьяно за магию принималась. В доме появилась высаженная в ящички герань (от вредных излучений — мама пояснила), подсвечники со свечами; мама иногда зажигала их, всматривалась в огонь и шептала: «Поутру встает солнце красное, а как ночь — придет луна нежная. Солнце красное распрекрасное, луна нежная безмятежная. И никогда они не встречаются, оба разом нам не являются. Так и суженый мой пусть с Элиной не встретится, никогда пусть с ней не слюбится. Как сказала, так и сбудется». И сжигала на свече вырезанную из бумаги женскую фигурку. Еще мама два платья пошила: одно ярко-красное, а другое — гнетущего черного цвета, и несколько варежек с прокладкой из березовой коры и листьев.
В один из весенних вечеров мама, вскипятив в котле какие-то коренья, долго водила свечой над остывающим варевом, что-то бормотала — и вдруг в котле все забултыхалось, забулькало. Мама засмеялась и кричит: «Дети! Сюда!» Мы сразу прибежали. Все это время мама с нами почти не разговаривала и даже Лиду ласкать перестала: такая чужая стала, что мы ее бояться начали. Гриша собирался вообще из дома уйти, но ему меня и Лиду жалко было.
Сейчас смотрим: сидит мама веселая, счастливая. «Завтра утром, — улыбается, — будем отца возвращать. Звезды нам благоприятствуют, к тому же Элина скоро родить должна, у нее вся сила сейчас в плод уходит. Но вы помочь должны, одна не справлюсь». Объяснила, кому что делать, вшила каждому в одежду какие-то камешки и корешки — чтобы от Элининой порчи спасти, а в полночь сходила с Гришей на кладбище и отрубила у росшего там тополя несколько веток.
Пояснила: «Тополь силу у человека забирает, а нам у Элины как можно больше отнять ее надо».
На рассвете я и мама направились в Карачоль. Мама нарядилась в ярко-алое платье, надела рукавички с корой березы; в одной руке она держала тополиную ветку, в другой несла сетку с бутылками, наполненными чудодейственными растворами.
Чем ближе подходили к Карачоли, тем больше я боялась: «Мама, а если тетя Элина вновь нас плохо встретит?». «Не волнуйся, дочка, Элина сейчас в лесу в росной траве валяется, силу для плода собирает».
Зашли в Элинин двор, и к нам кинулся черный пес. Я и испугаться не успела, как мама, освободив одну руку, направила ее на пса, проговорив что-то при этом, — и пес остановился, лег на землю и заснул. Зашли в дом: отец на диване сидит. Я к нему: «Папа! Папа!», — а он словно не слышит.
Подожди! — мама говорит. — Его отпоить надо.
Надела мне на руку рукавицу, дала тополиную ветку, обрызгала ее чем-то из бутылочки и возле окна поставила: «Держи ветку вот так и с места не сходи. Ты нас сейчас от Элининого взгляда защищаешь: увидит, что здесь происходит — пропадем!». Я вцепилась в ветку, не шевелюсь, хотя и поглядываю краешком глаза, чем мама занимается. А она вытащила ситечко и три раза через него воду перелила; затем в воду что-то из двух бутылочек покапала, подержала над водой руки, пошептала — и отцу дает:
«Пей!». Отец выпил и словно очнулся: «Лиза,
Какая ты красивая, Лиза!». «Собирайся, домой пойдем», — мама торопит.
Поспешили обратно: мама отца ведет, а я с веткой, как с флагом. «Ты уж потрудись, дочка!» — мама просит — разве откажешь?!
Дома поели наскоро, потом мама отвела отца в его комнату и велела оттуда не выходить. Переоделась в черное платье и повторила нам, кто что должен делать.
Во дворе береза росла: мама к ней прижалась, постояла, потом объявила: «Все, дети, с богом: Элина уже близко!» — и в дом вошла. Мы надели рукавички с березой и взяли тополиные ветки, маминым раствором обрызганные: Гриша и Лида выскочили с ними на улицу и в кустах спрятались, а я возле будки Шарика укрылась. Ждем. Минут через десять калитка распахивается и Элина входит: лицо злое-презлое, а живот огромный. Я Шарика с цепи спускаю, кричу: «Куси!» — и на Элину показываю. Шарик зарычал и к ворожее помчался. Та обернулась к Шарику и руки на него наставила: Шарика приподняло вверх и к будке отшвырнуло. Я за веткой сидела, меня не затронуло, а будка треснула и развалилась. Мама так и хотела, чтобы первый, самый сильный удар колдовской энергии Шарик и будка на себя приняли.
Тут мама с рукавичкой и тополиной веткой на крыльцо вышла, мелом круг возле себя очертила и начала Элину разными поносными словами ругать — даже мне муторно стало, хотя мама и поясняла, что худые слова человека расстраивают и обессиливают, а хорошие мощи прибавляют, и для борьбы с Элиной нужно все применять. Но Элипа ни на что не реагировала, молча к матери приближалась, и лишь когда услышала, как мама о ее будущей дочке выражается, остановилась, глазами засверкала, ладони выставила и на маму направила, а та тотчас руки в круг сцепили и на уровне груди поставила. Элина напряглась, ладони белые сделались, пальцы, словно звериные когти, согнулись, — а мама шепчет что-то, с места не сдвигается, лишь по меловому кругу синеватое пламя мелькает. Минут десять стояли, потом Элина расслабилась, руки опустила, повернулась и назад направилась, — но тут Гриша и Лида с улицы все подходы к калитке тополиными ветками забросали. Элина остановилась: если сейчас, обессиленная, она к этим веткам дотронется, то ребенок может родиться мертвым.
— Чего ты хочешь? — повернулась Элина к крыльцу.
— Забудь о моем муже, — мама говорит.
— Нет, — Элина головой качает. — Твое счастье, что моя сила в ребенка ушла, не то я твой дом вместе с крышей перевернула бы.
— Вот я своим счастьем и воспользуюсь, — мама с крыльца сходит и к Элине идет. — Надеюсь, что несколько ударов кладбищенской веткой тебя образумят».
Элина пятиться начала, потом, возле самых ворот, кричит:
— Твоя взяла! Забирай Володю — мне ребенок дороже!.
— Клянешься? — мама спрашивает.
— Клянусь! — Элина подняла вверх руку со скрещенными пальцами. — Мое слово верное!
Мама рукой мне махнула, я подскочила и тополиные ветки от ворот убрала.
Элина несколько шагов сделала, остановилась и просит: «Дай в последний раз на него посмотреть». «Нет, — мама отвечает. — Насмотрелась уже». И хотела Элину веткой за ворота выгнать, но тут голос от крыльца раздается: «Лиза, что случилось?» Я оглянулась: отец на крыльце стоит, — не выполнил мамин запрет из дома не выходить.
— Володя! — Элина кричит. — Это я, твоя любимая! Прими мой взгляд, на прощание!
И так на отца посмотрела, что он, словно столб, застыл. А Элнна засмеялась, калиткой хлопнула н ушла. Так все и закончилось.
Мама долго отца травами отпаивала, к другим ворожеям водила, но он все равно странным остался. Разговаривал, улыбался, на работу ходил — и все время словно вспоминал что-то. Мама даже в карты ему играть разрешила: но он о них и не думал.
Элина родила девочку, через год продала дом переселенцу и куда-то уехала.