Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте
Шрифт:
Феликс Эдмундович Дзержинский (1877–1926), сын польского мелкопоместного дворянина-учителя, имел за плечами бурную революционную молодость (аресты, тюрьмы, ссылки, побеги). Во время октябрьского «майдана» 1917 года «брал» почту и телеграф, а последующие 8,5 лет и до самой смерти – не вылезал из большевистского правительства, открыв собой черный список руководителей красных карательных органов – ВЧК («чрезвычайки»), «ГПУ» и «НКВД».
Он искренне и по праву считал себя «мечом революции». Суды он находил пережитком и излишком прошлого, чем-то вроде аппендицита. Он широко практиковал заложничество с угрозой расстрела и боролся за право чекистов на аресты без санкций и расстрелы без суда: в противном случае получалось бы, что
Собственно говоря, он и был лицом «Красного террора», террористом № 1, причем террористом по должности, чем и гордился. Среди его жертв не только монархисты и белогвардейцы, но и священники («церковники»), бастующие железнодорожники, гнилые интеллигенты, сопротивляющиеся крестьяне, да кто угодно!
В ряде городов России были приняты муниципальные законы о том, что их улицы не должны носить имена террористов: это привело к тому, что эти города уже распростились с улицами Халтурина, Желябова или Александра Ульянова. Но почему то же самое не распространяется на Дзержинского?
Пять раз Дзержинского бросали на руление разными карательными органами, не считая того, что он был основатель чекистского спортивного общества – «Динамо». Но даже не-чекистские его должности и обязанности звучали грозно: например, председатель Главного комитета по всеобщей трудовой повинности (Главкомтруд) или «МеталлЧК» при ВСНХ.
Его серьезные не-чекистские должности – Наркомат путей сообщения и ВСНХ. Возглавляя коммунистическое хозяйство, он был и председателем комиссии «по улучшению жизни детей» (то есть по борьбе с детской беспризорностью). Елеем и патокой переполняются губы, а слезами умиления – глаза и носовые платки нынешних поклонников Феликса Эдмундовича, когда они заговаривают о его заботе о детях революции. Он только что какашки за ними не убирал! Хотя на самом деле беспризорники, шпана, были для него лишь фактором не контролируемого государством террора над гражданами, потому и недопустимого. Ничего иного, сюсюкающего, тут не имелось в виду.
Однажды, с 8 июля по 22 августа, Дзержинский даже уходил в отставку с поста председателя ВЧК – для того, чтобы принять участие в качестве свидетеля в процессе над чекистами, убившими германского посла Мирбаха 6 июля 1918 года (назавтра был левоэсеровский мятеж, жестоко подавленный). Незадолго до этих событий Дзержинский встречался с… Осипом Мандельштамом (во встрече участвовал Федор Раскольников, муж Ларисы Рейснер; он, вероятно, и устроил встречу). Процитируем Дзержинского: «За несколько дней, может быть за неделю до покушения, я получил от Раскольникова и Мандельштама сведения, что этот тип (Блюмкин. – П.П.) в разговорах позволяет себе говорить такие вещи: жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку – через два часа нет человеческой жизни… Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что если он кому-нибудь скажет о нем, то он будет мстить всеми силами…» [81] .
81
Из истории ВЧК. 1917–1921 гг. Сб. док-тов. М., 1958. С. 154.
Дзержинский, кстати, мемориальным вниманием и глорификацией не обижен. Он потому и Феликс (т. е. «счастливый»), что чудесным образом уцелел еще в утробе матери, упавшей незадолго до его родов в погреб. Еще больше повезло ему со смертью: выступая 20 июля 1926 года на пленуме ЦК, Дзержинский на протяжении двух часов громил и разоблачал «политикана» Каменева и «дезорганизатора промышленности» Пятакова – и настолько разволновался, что нервный срыв перешел в сердечный приступ, несовместимый с жизнью, как сейчас
Дзержинского охотно хвалили и Ленин (называл его «пролетарским якобинцем»), и Троцкий («человек великой взрывчатой страсти»), и Сталин (правда, мертвого: «правильный троцкист, хорошо дравшийся с троцкистами»). Кстати, на похоронах Дзержинского Троцкий (справа) и Сталин (слева) дружно несли деревянный гроб железного Феликса.
В то же время чекист не цекист! В послереволюционной партийной иерархии он стоял невысоко и ни для кого наверху не излучал угрозу: кандидатом в члены Оргбюро РКП(б) стал в 1920 году, а кандидатом в члены Политбюро ЦК только в 1924 году, и то не с чекистской должности, а будучи председателем ВСНХ (Всесоюзный Совет народного хозяйства).
По увековеченности памяти Дзержинский уступает, вероятно, только двоим – Ленину и Кирову. В настоящее время имя Дзержинского на постсоветском пространстве носит около 1500 топонимов, и даже брежневский Днепродзержинск на Украине до сих пор еще не переименован в Бандерiвск. Он, кажется, единственное, кроме Ленина, лицо, у кого в ход пошла даже аббревиатура имени, фамилия и отчества – «ФЭД»: это имя до сих пор носит Харьковский машиностроительный завод, выросший из мастерских Коммуны им. Ф.Э. Дзержинского для беспризорников и традиционно (чуть ли не до сих пор!) выпускающий фотоаппараты бессмертной марки «ФЭД».
А многие ли сегодняшние руководители могут похвастаться такою почестью? Где ты, военно-историческая секира «ВРМ» («Владимир Ростиславович Мединский») или отечественный «бесогон карманный» лубяной, в берестяном, с позолотой, корпусе «НСМ» («Никита Сергеевич Миха2лков»)?
Саму идею вернуть Дзержинского на Лубянскую площадь коммунисты по привычке экспроприировали. Вбросил ее в 2002 году демократический мэр Лужков: мол, фигура сложная, но баланс плюсов и минусов у Дзержинского положителен, да и творение Вучетича – «что твой Буанарроти»! – не должно прозябать на задворках.
На самом деле сложного в этой фигуре ничего нет, но мифологема несколько изменилась. Если Хрущев, ставя памятник Дзержинскому в 1958 году в самом центре Москвы, бил им по Сталину, противопоставляя «рыцарей»-ленинцев «вурдалакам»-сталинцам, то сейчас, когда в деталях известно, что Ленин – вурдалак не меньший, это противопоставление потеряло смысл. Теперь Дзержинский интерпретируется как носитель идеи чрезвычайной законности и сильной руки, столь необходимых именно в трудные кризисные времена. В таком случае он означает собой эманацию и реинкарнацию самого Сталина, о возвращении памятников которому, увы, еще не пришло время говорить, по крайней мере в Москве [82] .
82
Хотя реставрация и пуск в строй михалковских строк из сталинского гимна («Нас вырастил Сталин на верность народу…») в вестибюле станции метро «Курская»-кольцевая в августе 2009 г. – серьезный симптом! См. об этом и других случаях мемориализации Сталина в: https://meduza.io/feature/2016/02/25/trepeschite-yadom-plyuyte?utm_source=novayagazeta&utm_medium=partner&utm_campaign=left
Да кого теперь ни поставь на лубянский водопойный подиум (здесь когда-то поили лошадей) – хоть Блюмкина, хоть Гумилева, хоть Владимира Крестителя, – любой немедленно станет немного Перуном-Дзержинским.
В сущности, есть только два исторически приемлемых выхода из ситуации. Первый: Перун остается в своем музеоновом изгнании, и коммунисты в пыльных шлемах будут приходить или приползать к нему – дабы помолчать, пожаловаться, исповедоваться, помолиться в тишине, почистить под ним свои перышки.