История болезни (сборник)
Шрифт:
– Так вы не поедете? – уточнил Миша, чтоб корректно завершить беседу.
– И вы б не ездили. Там хорошо; вы никому не верьте…
– Ладно, – оборвал ее Миша, заводя двигатель.
Машина медленно поползла вперед, а старухи не спеша побрели следом.
– Им помочь хотят, а они отказываются. По-моему, у них уже крыша поехала или вы так не думаете, Ольга Викторовна?
– Я так не думаю, – подтвердила Оля.
Миша замолчал, пытаясь самостоятельно определить ход ее мыслей и понять столь нелогичный, с точки зрения человечности, вывод, но не успел. Дорога резко свернула вправо, и в ее конце показалось
– Наверное, это оно и есть, – объявил Миша, прекращая бесполезную погоню за Олиными мыслями.
Издали дом казался мертвым. Ни в окнах, ни во дворе ни малейшего движения; даже ветер каким-то непредсказуемым образом обходил это место. Оля вглядывалась в массивные стены, словно пытаясь проникнуть за них силой взгляда, и почувствовала, что не может оторваться. То ли от напряжения, то ли в результате какого-то оптического эффекта, здание будто стало принимать совсем другой вид. Отсутствовавшие кирпичи вновь возникали на своих местах, ретушировалась отвалившаяся штукатурка, а цвет здания приобретал голубоватый оттенок, становясь праздничным и радостным. Забор также обретал былые формы – кирпичи запрыгивали друг на друга, как странные бесхвостые звери с квадратными мордами, сначала скрыв поросший жухлой травой двор, потом окна первого этажа…
Оля зажмурилась и несколько раз мотнула головой. Мгновенно «ремонтные работы» прекратились. Забор снова обрушился, превратившись в груды строительного мусора, а куски штукатурки бесшумно поползли со стен, открывая прежние уродливые пятна. Оля не стала обсуждать с Мишей увиденное, потому что по всем известным законам подобное явление просто невозможно, если, конечно, не рассматривать симптомы, изложенные в такой малоприятной науке, как психиатрия.
Машина, тем временем, уже остановилась возле облезлой двери, к которой вело полуразрушенное крыльцо. Спускаться по таким ступеням старикам и инвалидам, казалось, явно не под силу – наверное, здесь должен был быть другой вход.
…Какая разница, где здесь вход?.. Оля попыталась собраться с мыслями, припоминая вопросы, которые так и не успела систематизировать, но странное ощущение того, что они не пригодятся, и все будет совсем по-другому, мешало ей. …Наверное, я действительно не журналистка, – решила она, – это дурацкое состояние, что я забуду выяснить нечто важное, без чего развалится весь материал… Ничего не развалится! Я умная и наблюдательная, поэтому все придет само собой…
Миша курил, оглядывая строение и наконец не выдержал:
– Ну что, Ольга Викторовна, пойдемте? Хотя, честно говоря, мне здесь не нравится. Причем, не могу объяснить, чем именно. Скорее всего, ощущение… нет, не смерти. Смерть – это кладбище, холодное и равнодушное. А это… ощущение какой-то прожитой жизни. Вроде, она еще есть и ее уже нет…
Оля подумала, что, может быть, он тоже видел, как дом «молодеет» на глазах? Хотя нет, этого никто не мог видеть, потому что никому не дано заглянуть в чужую голову.
– Пойдем, – Оля открыла дверцу, и сразу услужливый ветерок принес специфический запах грязного белья, вареной капусты и еще чего-то, что Оля б определила одним
– Неужто и внутри так воняет? – Миша брезгливо сморщился, – надеюсь, мы тут долго не задержимся.
Оля промолчала, потому что запах, каким бы неприятным он ни был, не мог являться препятствием для работы. Без готового материала она отсюда не уедет.
Миша взобрался на развалины крыльца и толкнул дверь. К Олиному удивлению она открылась. Пришлось взять валявшийся рядом кусок доски и по нему, как по мостку, тоже подняться наверх – оставить каблук среди кирпичей совершенно не входило в ее планы.
Низкий полутемный коридор оказался выкрашен в казенный темно-зеленый цвет. Отвратительный запах сделался настолько сильным, что Оле потребовалось несколько раз судорожно сглотнуть, подавляя рвотный рефлекс.
– Веселое местечко, – заметил Миша, – как там поется «…старикам везде у нас почет…»
Его голос гулко отозвался в пустом коридоре. Другими и единственными звуками были скрип половиц и стук Олиных каблуков. Миша сразу направился к двери с табличкой «Директор», но она оказалась заперта, как и несколько других, безликих и обшарпанных, расположенных по той же стороне.
– Странно, – Миша остановился, – время рабочее. Почему нигде никого нет? Может, персонал тоже умер?
По интонации Оле показалось, что он просто боится.
– В таком случае, почему нет трупного запаха? – спросила она резко. То, что чувство страха присуще всем, вполне естественно, но мужчина демонстрирующий его женщине, в Олином представлении, мгновенно терял свою сущность. …Значит, опять придется брать ответственность на себя… – Оля двинулась вперед, дергая все ручки подряд небрежно, словно заранее предвидя бесполезность этих попыток. Только за железной дверью кладовой ей ответил неясный шорох, а вслед за ним раздался громкий писк.
– А, говорят, у них с мясом плохо, – мрачно пошутил Миша.
Оля молча толкнула соседнюю дверь, и та неожиданно распахнулась. Открывшееся помещение было явно обитаемым, только будто принадлежало прошлому, которое сама Оля помнила с трудом, не говоря уже о Мише.
Противоположную стену занимало панно – справа круглолицые колхозницы вязали снопы, а слева суровый сталевар совал в печь железный прут, получая в ответ фонтан желтоватых искр. Квадратные столики застланы скатертями, пусть не белыми, какими являлись изначально, но это даже хорошо, ведь пятна от супа подразумевали, что здесь кто-то питается. На каждом столе стояла солонка, представлявшая собой майонезную баночку (в магазинах их уже лет десять назад заменили пакетики и пластиковые стаканчики); на подоконнике два горшка с облезлыми, но живыми зелеными побегами.
Пока они изучали обстановку, в глубине помещения что-то звякнуло, потом еще раз. Звук мог иметь только одно происхождение – там мыли посуду; его естественность и объяснимость вернули Мише уверенность.
– Ну, наконец-то, – он облегченно вздохнул, – идемте, посмотрим, кто там.
Дверь кухни, которую они сначала не заметили за колонной, оказалась открыта. Возле длинной, обложенной кафелем емкости стояла женщина в черном халате, больше подходящим для уборщицы, и полоскала тарелки. Каждую она вынимала из ванны; придирчиво осматривала, пока стекала вода, и ставила в стопку.