История болезни (сборник)
Шрифт:
– И вы возьмите. Это вкусно и питательно.
– Нет-нет! – Мария отшатнулась, – это ей…
– Почему ей? Это всем…
Но Полина тут же по-хозяйски вновь опустошила протянутую ладонь, ссыпав шоколадки в карман. Видимо, таким образом разрешение на посещение дома было получено, потому что старухи, не говоря больше ни слова, пошли дальше по коридору и исчезли в последней, самой дальней комнате. Снова сделалось тихо; даже «мать» перестала звать Колю, видимо, смирившись с мыслью, что он не был героем.
– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Миша.
– Пока нет, но надеюсь разобраться.
– Да?.. – Миша скептически усмехнулся, – а я думаю, что нам пора уезжать.
– Мы еще не сделали ни одной фотографии, – перебила Оля, – а Александр Борисович просил наснимать побольше.
– Подумаешь!.. Щелкнем здание со всех сторон, и ладно.
– Миш, вообще-то ты у меня в качестве водителя, поэтому будь добр делать то, что я говорю.
– В таком случае, я могу тупо сидеть в машине, – обиделся Миша, – и раздавайте сами шоколадки этим психам, фотографируйтесь с ними, хоть в обнимку. Может, вас тоже кто за дочку признает…
– Вот и посиди в машине, – оборвала его Оля.
– Да нет, это я так, – Миша почесал затылок – неизвестно, что взяло верх, любопытство или нежелание подчиняться женщине, но он вздохнул, – пойдемте дальше.
Сделав несколько шагов, Оля открыла следующую дверь. Мужчина, лежавший на одной из трех стандартных коек, спал. Его подбородок чуть подрагивал, и изо рта вырывалось хриплое дыхание; обвисшие усы прикрывали верхнюю губу; на впалых щеках отросла густая щетина, а нестриженые волосы казались белее давно нестиранной наволочки. Лежал он поверх одеяла, даже не разувшись, и уродливые узловатые пальцы крепко сжимали суковатую палку с грязным концом, на котором болтался клок паутины.
Оля на цыпочках вошла в комнату и остановилась. На стуле, стоящем в изголовье, висел потертый серый пиджак. На одной его стороне тускло поблескивало несколько медалей, а с другой, сиротливый орден Красной Звезды. На столе, до которого можно было дотянуться рукой, лежал карандаш и исписанный листок бумаги. Оля осторожно взяла его, надеясь прочитать жалобу на тяготы местной жизни, но это оказалось письмо, начинавшееся словами «Лизонька, любимая моя…» Далее шло описание какого-то боя и множество вопросов о сыне, о жизни, а в конце – такие слова любви, которых Оля не хотела бы услышать в самом кошмарном сне. Никаких интимных или даже чисто человеческих желаний и воспоминаний, а все о Родине, для которой они оба живут; о смерти, которую он готов принять за эту самую Родину, и совсем коротко о том, что даже если он погибнет, то в последний миг будет помнить о жене и сыне. Правда, письмо не было закончено, потому что внизу не стояло ни даты, ни подписи. Оля положила листок обратно.
– Что там? – прошептал Миша, стоявший в дверях.
Оля не стала отвечать, чтоб не разбудить спящего. Она неслышно расстегнула сумочку и достала фотоаппарат. Ракурс показался ей удачным – изможденный старик, а рядом пиджак с боевыми наградами…
При первой вспышке спящий пошевелился; веки его дрогнули. Оля еще раз взвела затвор, снова нажала кнопку, и в этот момент старик вскочил с поразительной легкостью, но, похоже, забыл о больных ногах, из-за которых не расставался с палкой даже во сне; снова плюхнулся на койку.
– Фрицы… – начал шарить вокруг, но не найдя искомое, рванул на груди больничную пижаму, – ну, стреляй, сволочь фашистская! Русские не сдаются!..
Ошарашенная Оля метнулась из комнаты, чуть не сбив Мишу. Несколько секунд дверь еще оставалась открытой и было слышно, как старик причитал:
– Надо пробиваться к своим… Пашка!.. Главное, не трусь, прорвемся… Русские не сдаются…
По полу несколько раз стукнула палка,
– Я же вам говорил, что все они здесь сумасшедшие, – прошептал он, – поедемте отсюда, Ольга Викторовна.
Однако Оля пришла в себя быстрее, чем он ожидал; к тому же звуки за дверью прекратились (видимо, с исчезновением гостей у деда исчезли и галлюцинации).
– И что по-твоему я должна написать? – спросила Оля сухо, – что все они психи и живут еще на той войне? Такого коллективного сумасшествия не бывает. Ты не забывай, что война закончилась не вчера, а семьдесят лет назад. Вдумайся! Это целая жизнь! Родившиеся после войны уже не все живы, а у них что, за столько лет ничего не отложилось в памяти? Они что, уже оттуда все вернулись сумасшедшими? Не верю. Здесь что-то другое, и я должна это понять.
– Зачем, Ольга Викторовна?!..
Миша наконец опасливо отпустил ручку двери и повернулся лицом. Олины глаза прищурились – больше в них не было, ни испуга, ни растерянности.
– Зачем вам это? – повторил Миша, – ради какого-то репортажа? Да мало ли у нас материалов уходит «в корзину»? Думаете, журнал сильно проиграет от этого?..
– Я проиграю.
– В чем? Это не ваше дело – строчить репортажи! Я не раз возил Витьку; я знаю, как он все это делает. Я уверен, он бы и заходить сюда не стал – пощелкал снаружи, а текст придумал дома, за банкой пива. Там, в письме достаточно материала, чтоб вообще никуда не ездить!
– Да?.. – Оля перевела на него взгляд, ясно говоривший, что думает она совсем о другом.
– Да! Ольга Викторовна, послушайте меня! – Миша схватил ее за руку, – поедемте отсюда!
Физическое прикосновение вернуло Олю из мира собственных мыслей.
– Чего ты переполошился? – она презрительно усмехнулась, – боишься?
– Я?.. Ничего я не боюсь. Мне здесь просто не нравится…
– Мало ли, где мне не нравится?
– Нет, – он наконец отпустил руку, но зато склонился почти к самому Олиному лицу, словно боялся, что их могут подслушать, – мне не нравится совсем по-другому… не как обедать в плохом ресторане или стоять в длиннющей очереди… я не могу объяснить… это как бы не на бытовом уровне…
Столь туманный аргумент неожиданно привел Олю к выводу, что даже если Миша и останется (в качестве носильщика «Сникерсов»), то, кроме нытья и пустых разговоров, от него все равно ничего не дождешься; никакой помощи.
– Хорошо, – согласилась она.
– Идемте быстрее, – обрадовался Миша.
– Нет, это ты иди и жди меня в машине. Я спущусь через час, – она взглянула на часы.
– Ну, зачем?.. – Миша покачал головой, но, тем не менее, повернулся и медленно побрел к выходу.
Когда его шаги стихли на лестнице, Оля присела на подоконник и задумалась. В принципе, программу минимум она себе наметила. Неизвестно, каково умственное состояние остальных обитателей дома, но два однозначно здравомыслящих человека здесь есть. Пусть они неприветливы, но в этом и заключается задача, чтоб вытянуть из них информацию; по крупинкам, по фрагментикам – а уж связать все воедино у нее самой ума хватит. Однако мысли никак не хотели обретать форму конкретных каверзных вопросов, свойственных следователям и настоящим интервьюерам; они кружились, как мотыльки вокруг лампы, упорно бились в стекло, но ни одна не могла коснуться пламени, чтоб вспыхнув, обнажить свою сущность.