История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

Богданович Модест Иванович

„Действуя так, ваше собраніе пріобретет одобреніе своего отечества и те чувства общаго уваженія, которыя внушает подобное сословіе, когда вредставители свободнаго народа неискажают священнаго званія, на них возложеннаго.

„Верховные чины государства, сенаторы, депутаты! Я изъявил вам Мои виды, Я указал вам ваши обязанности. Последствія ваших трудов на сем первом собраніи покажут Мне, чего отечество должно ожидать ввредь от вашей преданности к нему и от вашей привязанности ко Мне; они покажут Мне, могу-ли, не изменяя Своим намереніям, распространить то, что уже Мною для вас сделано.

„Воздадим благодареніе Тому, Кто Единый просвеіцает Царей, связует братскими узами народы и ниспосылает на них свыше дары любви и мира.

„Воззовем к Нему; да благословить и упрочить Он наше дело!“(⁴).

За сим, миниетр внутренних дел Царства, граф Мостовскій произнес речь, в коей, изобразив

мрачными красками прежнее бедственное состоите Польши, исчислив все льготы дарованныя ея жителям Императором Александром, и начертав образ настоящаго положенія дел в созданном его рукою Царстве, оратор сказал: Въ

то время, когда Государи и народы, прославившіеся победами в последнюю европейскую войну, только лишь изыскивают средства к устроенно конституціоннаго правительства, выгодам их соответственнаго, Провиденію было угодно, чмобы мы, слабые и побежденные, пользовались почти первые, уже в теченіи двух лет, благодеяніями законов, соединяют, их в себе основанія благоразумной свободы с полезными уроками минувших веков. Ежели дарованная нам хартія, постоянно хранимая нашею любовью и уваженіем, будет исполняться так точно, как желает даровавпіій ее, если мы передадим ее потомству во всей чистоте и неприкосновенности, то ни одно правительство не будет безопаснее от безначалія и самовластья; ни один народ не будет обладать большими ручательствами своего благоденствія: такова воля Того, Кто даровал нам коренные наши законы!... Победа поил ужила ему лишь к уничтоженію тиранства, и про-свеіценное правительство само основывает и распростравяет владычество разума, законов и свободы. Да, свободы! Ея имя многократно раздавалось под сводами здепгняго дворца, но это имя часто смешивали с своеволіем, которое всегда превращалось в безначаліе, падавшее под бременем заговоров. Ныне возвращается нам истинная свобода, коей цену заставили нас узнать испытанныя нами бедствія“....

Занятія сейма продолжались ровно месяц. Император отложил представленіе бюджета, в надежде на доверіе народа, по той причине—сказал онъ—что нельзя было ввести новую финансовую систему, не зная определительно цифры государственнаго долга, коего ликвидація тогда еще не была окончена. Палаты признали необходимость этой меры. Уголовное уложеніе, предложенное, по повеленію Государя, сейму, было принято безпрекословно; напротив того, палаты отвергли закон о браках и разводах, вводившій некоторыя измененія в гражданском уложеніи. По поводу того, Император Александр сказал, в речи, произнесенной им, при закрытіи сейма, 15 (27) апреля: „Из предложенных вам проектов законов, только один не одобрен большинством голосов обеих палат. Внутреннее убежденіе и прямодушіе руководили сим репіеніем, Мне оно пріятно, потому что вижу в нем независимость ваших мненій. Свободно избранные должны и рассуждать свободно. Чрез вапіе посредство надеюсь слышать искреннее и полное выраженіе общественнаго мненія, и только Собраніе, подобное вашему, может служить правительству залогом, что издаваемые законы согласны с существенными потребностями народа".... В заключеніи речи, Государь изъявил представителям Царства свою признательность и совершенное одобреніе трудовь их (⁵).

На следующій день, 16 (28) апредя, был большой парад русским и польским войскам, ' собранным в окрестностях Варшавы. Того-же числа, в полдень, Император Александр носетил публичную библіотеку, где встречен был польски м министром духовных дел и народнаго просвещенія, графом Потоцким. Там представлены были Государю ректор и профессоры варшавскаго университета, а также ректор иститута глухо-немых с двумя профессорами и с несколькими учениками и ученицами этого заведенія. Император Александр пожелал знать способы воснитанія, принятые в институт, и при сделанном в присутствіи его испытаніи учеников изъявил свое удовольствіе. Узнав, что университет не имел места для ботаническаго сада, он пожаловал для этого Уяздовскій садъ.

17 (29) апреля, Государь занимался деламц в кабинете своем и принимал сановников с докладами, а на следуюіцій день, 18 (ВО), отправился но тракту, чрез Пулаву и Люблин, в полуденный край Имперіи. Великій Князь Константин Павлович сопровождать своего Аві'устейшаго брата до границы Царства Польскаго.

Пребываніе Государя в Варшаве удовлетворило желаніям благоразумнейших Полякову и, вместе с тем, подало повод многим из них питать несбыточныя надежды возрожденія самобытной Польши в прежних пределах ея. Но и те, и другіе, покоряясь обаянію Александра, на перерыв славили величіе и кротость нашего Монарха.

Напротив того, в Россіи, многіе встретили с боязнью намеренія Императора Александра, изъяв-ленныя им столь гласно в Варшаве. „Варппшскія новости сильно действуют на умы молодые— писал Карамзин к Дмитріеву. — Я рад всему хорошему, но только хорошему". В другом письме его, находим: „Варшавскія

речи сильно отозвались в молодых сердцах. Спят и видят конституцію, судят, рядят; начинают и писать—в Сыне Отечества, в речи Уварова; иное уже вышло, другое готовится. И смепіно, и жалко! Но будет, чему быть. Знаю, что Государь желает добра; все зависит от Провиденія".... (⁶). На счет „свободы", о которой толки тогда были в болыпом ходу, Карамзин думал, что: „Для существа нравственнаго нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не парламента, а каждый из нас самому себе, с помощью Божіею. Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совести и доверенностію к Провиденію!" (⁷).

Некоторые из тогдашних передовых людей полагали, что Государь, изъявляя намереніе распространить дарованныя жителям Царства Польскаго свободныя учрежденія на прочих своих подданных, имел в виду неотлагательное освобожденіе помещичьих крестьян. В одном из писем Сперанскаго, находим: „Вам без сомненія известны все припадки страха и унынія, коими поражены умы московских жителей варвіавскою речыо. Припадки сіи, увеличенные разстояніем, проникли и сюда ³⁷). И хотя теперь всё еще здесь спокойно, но за спокойствіе сіе долго ручаться невозможно. Опасность не в существе дела, ибо нельзя ссбе представить, (хотя и представляют многіе), чтоб правительство пустило на отвагу дело столь важное и не пріуго-товило-бы все пути его, установленіями постепенными и твердыми, без колебанія и торопливости. Но опасность состоит именно в сем страхе, который теперь везде разливается. Можно-ли предполагать, чтоб чувство, столь заботливое и безпокойное, сохранилось в тайне в одном кругу помещиков? Как-же скоро оно примечено будет в селеніях (событіе весьма близкое), тотчас родится, или лучше сказать утвердится, (ибо оно уже существуете), общее в черном народе мненіе, что правительство не только хочет даровать свободу, но что оно уже ее и даровало, и что одни только помегцики не допускают или таять ея провозглагиеніе. Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно. .. Но каким образом, спросите вы, или, лучше сказать, спросят близорукіе ваши либералисты, каким образом из двух или трех слов варшавской речй могут произойти столь огромный и с самым смыслом сих слов несообразныя последствія? Могут, потому что некоторою частью уже и произошли, и в очах наших совершаются. Естьли помещики, класс людей без сомненія просвещеннейшій, ничего более в сен речи не видят как свободу крестьян, то как можно требовать, чтоб простой народ мог что либо другое тут видеть! Во всех государствах мало, а у нас еще менее, людей, кои знают различіе между свободою политическою и гражданского. По всей вероятности, смысл речи относится прямо к первой; вторая-же может бить, или по крайней мере должна быть отдаленным и постепенным ея последствіем. Но попытайтесь в сем уверить умы давно уже опасеніями встревоженные или надеждами ослепленные".

По мненію Сперанскаго, надлежало, прежде всего, исправить ('epurer) административную часть, потомъ

ввести конституционные уставы, т. с. свободу политическую. и наконец — приступить к вопросу о свободе гражданской, или к освобожденію крестьян. „В сем порядке — писал Сперанскій — последній вопрос едвали в десять или двадцать лет приспеет к разрешенію, ибо предварительныя работы столь огромны, а средства наши в людях и в деньгах так ограничены, что невозможно и думать о поспешности. Поспешность тут есть торопливость, смешеніе. и бедствіе. Внрочем, не должно заблуждаться; работы сіи можно затянуть, проволочить, но отложить вовсе невозможно. Напор времени и обстоятельств так силен, машина нашего внутренняго губернскаго управленія так обветшала, так скрыпят все разсохшіяся ея колеса, что она долго выдержать движенія не может Следовательно—исправленіе необходимо и начать его нужно; но должно начать с начала, а не с конца" (⁸).

27 апреля, Император Александр, проезжая чрез местечко Бельцы, бессарабской области, нолучил известіе о рожденіи в Москве Великаго Князя Александра Николаевича. Кто мог предвидеть тогда, что Всевышній Промысл даровал в нем Россіи освободителя милліонов людей, предназначеннаго от колыбели дать нашей родине — и суд правый, и свободу благому слову. Августейшій родитель его удостоил московскаго архіенископа Августина следуюіцим отзывом: „Преосвященнейшш Владыко!

Со страхом свойственным человеку слабому, и с надеждою, не покидающею человека верующаго, видед я нриближеніе решительнейшей минуты в моей жизни, Не зная, что определило мне Прови-деніе, радость или горесть, я подкрепил душу мою обеіцаніем и ожидал с покорностію воли Божіей.