История чтения
Шрифт:
С другой стороны, некоторые читали вслух как раз для того, чтобы развить в слушателях это самое прискорбное легкомыслие. В 1781 году Дидро весело писал о том, как «исцелил» свою фанатичную жену Нанетту, которая говорила, что не прикоснется к книге, если в ней содержится хоть что-то, поднимающее настроение, на несколько недель посадив ее на диету из развлекательной литературы.
Я стал ее Чтецом. Я прописал ей по три щепотки «Жиля Блаза» каждый день: одну утром, одну после обеда и одну вечером. Добравшись до конца «Жиля Блаза», мы приступили к «Дьяволу на двух палочках», «Холостяку из Саламанки» и другим увеселительным книгам того же сорта. За несколько лет, прослушав несколько сотен книг, больная совершенно исцелилась. И раз уж я преуспел, не следует жаловаться на перенесенные тяготы. Особенно меня развлекает, что всем, кто ее посещает, она пересказывает содержание прочитанного мною, и вдвое сильнее. Я всегда считал романы насадителями фривольностей, но вскоре обнаружил, что они к тому же стимулируют фантазию. Я дам формулу доктору Троншену в следующий раз, когда увижу его. Рецепт: от восьми до десяти страниц комического романа Скаррона; четыре главы «Дон-Кихота»; тщательно отобранные
266
Denis Diderot, «L`ettre a sa fille Ang'elique», July 28,1781, in Correspondance litt'eraire, philosophique et critique, ed. Maurice Tourneux; trans. P. N. Furbank (Paris, 1877–1882), XV: 253–254. (Перевод с англ. M. Юнгер. — Примеч. ред.)
При чтении вслух слушатель приобретает аудиторию для собственных излияний на тему прочитанного, которые обычно остаются никому не известными, — это описал испанский писатель Бенито Перес Гальдос в одном из своих «Национальных эпизодов». Донья Мануэла, читательница XIX века, отправляется в постель под предлогом того, что не желает возбуждаться чтением. Дело происходит теплой мадридской летней ночью, донья Мануэла полностью одета, гостиная освещена лампой. Ее галантный кавалер, генерал Леопольдо О’Доннел, предлагает почитать ей вслух, чтобы помочь заснуть, и выбирает чтиво, которое нравится даме, «один из этих хитро закрученных романчиков, дурно переведенных с французского». Водя по строчкам указательным пальцем, О’Доннел читает описание дуэли, в которой молодой блондин ранит некого месье Массно:
— Как занимательно! — вскричала донья Мануэла, вне себя от восторга. — Этот блондин, разве вы не помните, это же тот артиллерист, что приехал из Британии, переодевшись торговцем. И судя по его виду, он и есть настоящий сын герцогини… Продолжайте. …Но из того, что вы сейчас прочитали, — заметила донья Мануэла, — выходит, что он отрубил Массно нос?
— Похоже на то. …Тут ясно сказано: «Все лицо Массно было залито кровью, которая двумя ручейками стекала прямо на его роскошные усы».
— Я очень рада.. И поделом ему, да еще и мало этого. Посмотрим, что еще нам автор расскажет. [267]
267
Benito Perez Galdos, «O’Donnell», in Episodios Nacionales, Obras Completas (Madrid, 1952). (Перевод с англ. M. Юнгер. — Примеч. ред.)
Поскольку чтение вслух нельзя назвать личным делом, материал для него обычно выбирают с согласия чтеца и слушателя. В доме приходского священника Стивентона, в Хэмпшире, в семье Остин было принято читать друг другу в течение всего дня и обсуждать достоинства и недостатки каждой книги. «По утрам отец читал нам Купера, и я всегда слушала, если у меня была такая возможность, писала Джейн Остин в 1808 году. Мы достали второй том „Писем Эспреллы“, и я читала их вслух при свете свечей». «Должна ли я быть в восторге от „Мармиона“? Потому что я не в восторге. Джеймс [старший брат] читает его вслух каждый вечер — недолго, с десяти до ужина». Слушая «Аль- фонсину» мадам де Жанлис, Остин возмущается: «Мы не выдержали и двадцати страниц, поскольку, даже если не упоминать о плохом переводе, содержались там по-настоящему позорные нескромности; и тогда мы взяли вместо нее „Женский вариант Дон-Кихота“ [Шарлотты Леннокс], которая и развлекает нас по вечерам, причем меня — очень сильно, поскольку я нахожу книгу почти равной тому, что я запомнила» [268] (Позже, уже в книгах самой Остин, мы увидим отражения тех книг, которые были прочитаны ей вслух, когда ее персонажи будут выражать свое отношение к ним: так сэр Эдвард Дэнхем отвергает Скотта как «ручного» в «Сандишен», а в «Нортенгерском аббатстве» Джон Торп замечает: «Я никогда не читаю романов», хотя тут же признается, что находит «Тома Джонса» Фиддинга и «Монаха» Льюиса «вполне пристойными».)
268
Jane Austen, Letters, ed. R. W. Chapman (London, 1952). (Перевод с англ. M. Юнгер. — Примеч. ред.)
Слушать чтение для очищения тела, слушать чтение для удовольствия, слушать чтение для обучения или для того, чтобы звуки стали важнее смысла все это одновременно обогащает и обедняет процесс чтения. Наши переживания, когда мы позволяем кому-то другому произносить для нас записанные на странице слова, гораздо менее личные, чем те, что мы испытываем, когда читаем текст собственными глазами. Подчинение голосу чтеца — если только личность слушателя не является гораздо более сильной — лишает нас возможности выбирать темп, тон, интонацию, уникальную для каждого человека. При этом ухо подчиняется языку чтеца, и при этом возникает иерархия (иногда она становится даже видимой благодаря особому положению чтеца на отдельном стуле или на возвышении), при которой слушатель оказывается во власти чтеца. Даже физически слушатели часто следуют за репликами чтеца. Описывая чтение в кругу друзей, Дидро писал в 1759 году: «Само собой разумеется, что чтец занимает самое удобное для себя положение, а слушатель делает то же самое… Добавьте третьего персонажа, и он подчинится правилам, установленным двумя предыдущими: такова эта система, в которой объединены интересы всех троих» [269] .
269
Denis Diderot, Essais sur la peinture, ed. Gita May (Paris, 1984).
В то же
ФОРМА КНИГИ
Мои руки, выбирая книгу, чтобы взять ее с собой в постель или положить на письменный стол, захватить в поезд или подарить другу, учитывают форму, точно так же, как и содержание. В зависимости от случая, от места, где я собираюсь читать, я выберу маленькую и удобную или толстую и тяжелую книгу. Книги говорят о себе своими названиями, именами авторов, своим местом в каталоге или на книжной полке, иллюстрациями на обложке; а также размером. В разное время и в разных местах я ожидал, что книги будут выглядеть по-разному, и, как и любая мода, эти изменчивые черты позволяют точнее описать книгу. Я сужу о книге по обложке; я сужу о книге по ее форме.
С самого начала читатели требовали, чтобы книги делали в удобных для них форматах. Первые месопотамские таблички были обычно квадратные, но иногда прямоугольные, шириной примерно три дюйма, чтобы их удобно было держать в руке. Книгу, состоящую из таких табличек, хранили, очевидно, в кожаных сумках или коробках, чтобы читатель мог доставать таблички одну за другой, по порядку. Возможно, что жители Месопотамии еще и связывали свои книги; на новохеттских каменных надгробных памятниках есть изображения объектов, напоминающих рукописные книги возможно, несколько табличек, связанных вместе и объединенных под одной обложкой, но ни одна такая книга не дошла до нас.
Не все месопотамские книги предназначались для того, чтобы их можно было держать в руках. Существовали тексты, записанные на гораздо более крупных поверхностях, такие как Среднеассирийский свод законов [270] , найденный в Ашшуре и датируемый XII веком до н. э., он был записан на обеих сторонах каменной стелы общей площадью 4,5 кв. м. [271] Ясно, что эта «книга» вовсе не предназначалась для того, чтобы ее носили, она стояла на одном месте, чтобы при необходимости с ней можно было свериться. В данном случае размер имел иерархическое значение; маленькая табличка может использоваться в личных целях, а гигантский свод законов в глазах месопотамских читателей создавал дополнительный авторитет самим законам.
270
Так называемые Среднеассирийские законы (XIV–XIII вв. до н. э.) своего рода «научная» компиляция — свод различных законодательных актов и норм обычного права Ашшурской общины, составленный для обучения и практических нужд. Всего известно 14 табличек и фрагментов различной степени сохранности. (Примеч. ред.)
271
David Diringer, The Hand-Produced Book (London, 1953).
Разумеется, какими бы ни были пожелания читателей, возможности формата книги были ограничены. Из глины удобно было делать таблички, а из папируса (высушенные и расщепленные стебли травянистого растения, похожего на тростник) получались отличные свитки; и то и другое сравнительно легко было переносить. Но ни то ни другое не годилось для создания того, что пришло на смену табличкам и свиткам, рукописной книге, или стопке связанных страниц. Такая книга из глиняных табличек получилась бы очень тяжелой и громоздкой, и хотя листы, сделанные из папируса, пробовали связывать вместе, они были слишком хрупкими. А вот пергамент или веллум (оба материала изготавливали из шкур животных, только разными способами) можно было обрезать и складывать как угодно. Согласно Плинию Старшему, египетский царь Птолемей, учредивший библиотеку в Александрии, желая сохранить в тайне секрет изготовления папируса, запретил экспортировать его, тем самым заставив своего соперника Эвмена, правителя Пергама, начать поиски нового материала для книг его библиотеки [272] . Если верить Плинию, указ царя Птолемея привел к тому, что пергамент был изобретен во II веке до н. э., хотя самые ранние образцы пергаментов, известные нам сегодня, датируются предыдущим столетием [273] . Эти материалы не использовались исключительно для одного вида книг: существовали свитки, сделанные из пергамента, и, как мы уже говорили, книги, связанные из папируса; но то и другое встречалось довольно редко. Начиная с IV века и до появления в Италии бумаги восемь столетий спустя, в Европе пергамент был основным материалом для изготовления книг. Он был более крепким и более гладким, чем папирус, и к тому же более дешевым, поскольку читателю, пожелавшему иметь книгу, записанную на папирусе (вопреки указу царя Птолемея), приходилось бы ввозить материал из Египта и платить за него крупную сумму.
272
Pliny the Elder, Naturalis Historia, ed. W. H. S. Jones (Cambridge, Mass., & London, 1968), XIII, 11.
273
Первой из известных греческих книг, записанной на веллуме, была «Илиада». Этот манускрипт датируется III веком н. э. (Bibliotheca Ambrosiana, Milan).