История детской души

Корелли Мария

— «Пришлите Люси,» послышался с кровати слабенький голосок Лионеля.

— «Что такое, молодец?» переспросил доктор, нагибаясь к нему, «кого прислать?»

— «Люси» повторил Лионель, — «она добрая, и я ее люблю.»

Д-р Гартлей улыбнулся.

— «Ладно! получите Люси! желанная особа не замедлит явиться к вам! Ну, а как вы теперь себя чувствуете, голубчик?»

— «Гораздо лучше, благодарю вас,» и действительно кроткие глаза его выражали глубокую благодарность — «но я забыть — еще не могу… мне забыть не легко…»

На это доктор ничего не ответил, а только с какой-то особенной нежностью оправил подушки под головкой маленького больного. Когда

Люси неслышно вкралась в комнату, чтобы, следуя предписанию доктора, посидеть у постели Лионеля, Лионель лежал с закрытыми глазами, две крупный слезы дрожали на длинных его ресницах, но, по мерному его дыханию было видно, что он заснул… Такое скорбное было выражение этого детского личика, что, при виде его, добрая Люси залилась слезами. Долго она тихо плакала.

— «И как могла она, как могла бросить эту милую крошку?» с содроганием спрашивала она себя. «Уйти от него, (разумея м-ра Велискурта) это понятно, хотя тоже не хорошо, — но бросить свое родное дитя — это грех! как могла она?!»

Жалкая, простодушная Люси! Видно, не довелось ей читать произведений Ибсена, и не была она ознакомлена с новейшими воззрениями на законы нравственности! Если-бы она была воспитана современного этикой, она-бы назвала поступок м-с Велискурт — благородным протестом против ограничения свободы, и видела-бы в нем законное удовлетворение потребности наслаждения… Но Люси была простая, неученая девушка, с женским любящим сердцем — и верила она в святость материнской любви, как верили в нее в старину — в до-Ибсеновские времена.

Между тем, д-р Гартлей имел честь быть представленным самому профессору Гору, — что, видимо, не особенно поразило его — он даже возымел смелость выразить желание беседовать наедине с знаменитым ученым, — т. е. не в присутствии м-ра Велискурта — на что, озадаченный и раздраженный, м-р Велискурт согласился весьма не охотно. После 20-тиминутнаго совещания, доктор уехал. —

Лионель продолжал спать. В 3 часа Люси разбудила его, чтобы дать ему выпить чашку бульона. Бульон Лионелю показался особенно вкусен, и Люси, обрадованная его аппетитом, вступила с ним в разговор.

— «Что вы думаете, мистер Лионель?» начала она, «ведь, блаженный „дурачок,“ которого вы видели вчера, принес вам множество цветов: смотрите!» и она поднесла к его постели огромный пучок прелестных роз — красных, розовых и белых. «Мы сначала разобрать не могли, чего он хочет, но потом догадались, столько раз он повторял: — „для маленького мальчика, маленького мальчика.“ Чтобы сделать удовольствие бедняге, мы взяли цветы и отнесли в вашу комнату — денег он ни за что не взял. Он видел, как вас на руках несла м-с Пейн, и вообразил, что вы скончались!»

— «Неужели?» задумчиво промолвил Лионель. «И оттого он принес свои цветы!… бедный! страшное у него лицо, — но, видно, он добрый — не виноват-же он, что такая у него наружность?…» — «Конечно, не виноват,» согласилась Люси. «Господу все одно, какая ни есть у нас наружность, — Он заботу имеет о том, что внутри нас».

Глубокою грустью затуманились глаза ребенка — он вспомнил о своей матери… Бог ли теперь о ней заботится — или есть только Атом, для которого все одинаково безразлично, и смерть, и грех, и горе?.. О! если бы мог он знать наверняка, что причина всего есть Бог — Бог, всесильный, всеведущий, всепрощающий, любящий и милосердый, как бы он Ему молился за свою бедную, погибшую, красавицу — маму, как просил бы Его спасти ее, и возвратить ему!.. Он не мог, однако, сосредоточиться на этих своих размышлениях — Люси мешала ему: она страшно вокруг него суетилась, собирала

его вещи, укладывала их в маленький чемодан — затем его заставила встать, хотя он едва мог держаться на ногах, одела его, и, к великому его удивлению, принесла ему пальто и шляпу — в эту же самую минуту, у дверей комнаты показался сам профессор Кадмон-Гор. К удивленно Лионеля, он также был в пальто, и в руках держал свою широкую, дорожную шляпу, но всего удивительнее была та добрая, ласковая улыбка, которая освещала морщинистое лицо учёного, производя новые, еще небывалые, морщины вокруг его широкого рта.

— «Ну! воскликнул он ободряющим голосом. «Что же, лучше теперь?»

— «Да, благодарю вас,» тихо ответил Лионель, «только голова еще немного кружится.»

— «Это пустяки! Это скоро пройдет!» Улыбаясь во весь рот, с видимым желанием быть ласковым, профессор сказал: „ Сумеете-ли влезть мне на спину?» Лионель вытаращил на него глаза, и даже улыбнулся.

— «Конечно! Но как это… Зачем?»

— «Ну, проворнее! Не заставляйте себя ждать! Влезайте, держитесь крепче! Я вас снесу в карету.»

Сконфуженный, совсем растерянный от изумления, мальчик робко исполнил данное ему приказание, и таким удивительным способом спустился до самого крыльца, у которая уже было подано большое дорожное ландо. Прямо со спины профессора, Лионель был спущен в экипаж, на целую кипу мягких подушек, и укутан всевозможными теплыми пледами. Люси продолжала суетиться — поминутно совала всякую всячину в экипаж, и открыто кокетничала с кучером, не стесняясь присутствием самого профессора; кое-кто из прислуги вышел на крыльцо проводить маленькая барина — наконец, все было готово, кучер встряхнул вожжами, Люси закричала:

— «Прощайте, мистер Лионель, возвращайтесь совсем здоровые!»

Лошади тронулись — и они покатили по Коммортинской дороге; скоро оставили они далеко за собою, и Коммортин, и маленькую пристань, и все, что было Лионелю знакомо. М-р Велискурт не вышел проститься со своим маленьким сыном; хотя Лионель это приметил, но не был огорчен этим. Он теперь спокойно лежал на своих подушках, не шевелясь, и не произнося ни слова, только изредка, украдкой взглядывал на профессора, который, сидя совсем прямо, ни к чему не прислонясь, сквозь очки обозревал все его окружающее, с видом человека, которому поведана тайна мироздания, и который пустых прений о сем предмете больше допускать не намерен!..

Они уже далеко отъехали от Коммортина, когда Лионель, наконец, решился спросить:

— «А куда мы едем?»

— «В Клеверли,» ответил профессор, переводя взгляд свой на маленькое, к нему обращенное личико. «Но сегодня еще не доедем, придется переночевать в Ильфракомбе.»

— «А мой отец тоже будет в Клеверли?»

— «Нет, он едет в Лондон, по делу, и останется там дней десять, а мы это время пробудем в Клеверли.»

— «Понимаю,» чуть слышно промолвил Лионель.

Он подумал о своей матери… крупные слезы навернулись у него на глазах, и он быстро отвернулся. Он думал, что успел скрыть свое волнение от своего воспитателя, — но ошибся — профессор хорошо видел, как блеснули эти невыплаканные слезы, вызвавшие в самом тайнике его сердца, чувство, дотоле ему незнакомое… столько раз бывал он равнодушным зрителем страданий невинных животных при вивисекции, столько раз спокойно следил за предсмертными муками, им же проколотой, бедной бабочки — а теперь детское горе потрясло всю его душу, великою жалостью сказалось ей… и — кто знает — быть может, одно это мгновение открывало ему дверь в то Царство Небесное, которое он так упорно отрицал?…