История династии Сфорца

Коллинсон-Морлей Леси

Была здесь и дюжина колесниц (carretti), которые переправили через горы на мулах. В девятой новелле, рассуждая о великих днях герцога Людовико, Банделло описывает эти довольно примитивные повозки. Платья едущих в них женщин были столь великолепны, уверяет он нас, что, подходя к дверям, вы могли бы вообразить себя на празднествах в честь дня Вознесения в Венеции; многие carretti были запряжены двумя, а некоторые — и четырьмя лошадьми, попоны которых были украшены шелком и золотой бахромой. Возничие скакали верхом на лошадях. Подушки в колеснице герцога были оторочены золотой и серебряной парчой или алым сатином, и даже лошади были покрыты шелковыми попонами. Всего было две тысячи лошадей и двести мулов для перевозки багажа, украшенных попонами из белой и коричневой дамастной ткани с герцогскими гербами, вышитыми серебром и золотом. Кроме того, Галеаццо взял с собой пятьсот собак различных мастей, а также несколько ястребов и соколов. Такая

роскошь была обычной для великих государей Ренессанса. Когда Борсо д'Эсте в 1471 году отправился в Рим, он имел при себе восемьдесят пажей, каждый из которых был с двумя парами гончих собак знаменитой племенной породы д'Эсте. Галеаццо взял с собой также сорок флейтистов и трубачей и несколько других музыкантов и шутов. Общая цена этой поездки составила 200 000 дукатов. Сама возможность таких затрат является доказательством богатства Миланского герцогства.

В дороге их встретила группа видных жителей Флоренции и компании молодежи. «После чего явились матроны славного города, затем девушки, распевающие куплеты во славу превосходнейшего государя, затем члены магистрата, и наконец, Сенат, вручивший государю ключи от города Флоренции, в который они и вошли с неслыханным триумфом». Они остановились во дворце Пьеро ди Козимо Медичи, в то время как остальная свита была принята различными горожанами. Лоренцо оказал ему честь, и Галеаццо обязан был признать (и охотно сделал это) превосходство коллекции произведений искусств во Флоренции. В отличие от его собственного собрания, ее ценность заключалась в присущей ей художественной гармонии, а не в денежной стоимости материалов, из которых она была сделана.

В честь гостей были устроены три представления на религиозную тему. Во время одного из них, демонстрировавшего нисхождение Святого Духа на апостолов, языки пламени подожгли здание церкви Сан Спирито. Макиавелли свидетельствует, что народ счел этот пожар знаком Божьего гнева, поскольку люди герцога, подобно неверующим, в течение всего великого поста употребляли мясо. Город был весьма удовлетворен, когда Галеаццо выделил на возмещение убытков две тысячи дукатов — значительная сумма, позволившая быстро возвести новую церковь, постройкой которой занимался столь известный архитектор, как Брунеллески. Герцог постоянно проявлял щедрость в ходе этого визита, осыпая дукатами тех, кто преподносил ему несколько цветов. Его свита также ревностно следовала его строгому предписанию соблюдать все приличия. Макиавелли утверждает, что этот визит привел к печальным последствиям: увеличению роскоши и расточительности во Флоренции. «И если герцог нашел Флоренцию полной куртизанок, погрязшей в наслаждениях и нравах, никак не соответствующих сколько-нибудь упорядоченной гражданской жизни, то оставил он ее в состоянии еще более глубокой испорченности» [29] .

29

Цит. по: Макьявелли, Н. История Флоренции./Пер. Н. Я. Рыковой. Л., 1973. С. 289.

Затем герцог поехал в Лукку, где был принят со всеми почестями, а потом — в Геную. К несчастью, и там он проявил худшие стороны своего характера. Здесь сказалась свойственная Висконти подозрительность. Он удобно устроился во дворце дожа, и великий город готовился развлекать его наилучшим образом. Но после обеда с дожем, заявив, что желает пройтись, Галеаццо вместе с женой и приближенными прямиком направился в замок, откуда уже более не выходил в течение всех пяти дней своего визита. Город был глубоко оскорблен столь явным проявлением недоверия. Тем не менее Генуя сочла необходимым преподнести ему вазу с 25 000 генуэзских дукатов, а герцогине были подарены ценные шелка и занавеси.

Избрание в 1471 году Папы из рода Риарио, Сикста IV, которому всеми силами способствовал герцог, имело важные последствия для Милана благодаря беззастенчивому непотизму Папы в отношении «тех двух, которых он называл своими племянниками», как выражается Корио, но бывших, вероятно, его сыновьями. Галеотто Манфреди из Фаенцы уступил Милану город Имолу в Романье с тем условием, что тот будет выкуплен Флоренцией. Но Имола была папским феодом, поэтому Сикст вступил в предварительные переговоры с герцогом, рассчитывая отдать ее своему племяннику, Джироламо Риарио. Галеаццо был рад этой возможности усилить свое влияние в Папской области, и они договорились о том, что их сделка будет скреплена помолвкой Джироламо с побочной дочерью герцога, Катариной Сфорца, которой суждено будет стать одной их самых известных женщин Ренессанса. Папа еще некоторое время торговался относительно цены в 40 000 дукатов, но затем, понимая, что дочь герцога Милана едва ли будет жить как простая горожанка, дал свое согласие. Катарине, ко времени ее обручения, исполнилось всего одиннадцать лет.

Галеаццо представилась великолепная

возможность проявить вкус к расточительности, когда в 1473 году в Милан прибыл кардинал Пьетро Риарио, никчемный брат его будущего зятя. В 1468 году, вскоре после получения герцогского титула, Галеаццо приказал составить свод правил этикета, которые следовало соблюдать при приеме послов, в соответствии с их рангом. Незадолго до своего визита кардинал с безумной расточительностью, напоминающей сказки «Тысяча и одной ночи», принимал Элеонору Арагонскую, дочь неаполитанского короля и невесту Эрколе д'Эсте. Галеаццо встретил его с почестями, достойными самого Папы Римского. Рев труб, по словам Корио, словно бы раздирал воздух. Говорили, что кардинал пообещал убедить Папу сделать Галеаццо королем Ломбардии, тогда как Галеаццо высказал намерение поддержать кандидатуру Пьетро на выборах Папы после смерти Сикста. Затем Пьетро Риарио отправился в Венецию. По возвращении в Рим он поплатился за свою любовь к роскошному образу жизни преждевременной смертью, «к великой скорби Папы и к радости кардиналов». Эпиграммы на него столь же язвительны, как и все подобные сочинения эпохи Ренессанса, но именно благодаря своей расточительности он был популярен в народе. Разумеется, пошли слухи, что в Венеции его отравили.

Такая любовь к расточительности стоила больших денег. Миланцы всецело наслаждались ею до тех пор, пока не им пришлось платить по счетам. Указ 1469 года, согласно которому за мощение улиц Милана теперь расплачивался не герцог, а городская казна, был встречен громким ропотом населения. Точно такую реакцию вызывало постоянное увеличение налогов, от уплаты которых более не освобождалось духовенство.

Описания визита во Флоренцию свидетельствуют о том, что миланский двор уже стал одним из самых блистательных в Италии, и герцог постоянно расширял его. Так, в 1474 году на Рождество — необыкновенно важное торжество для герцогов Милана — наняли сотню новых слуг с жалованьем в 100 дукатов. Из них сорок человек, облаченных в платья коричневого цвета (цвет Сфорца), поступили в распоряжение герцогини; а остальные, в алых одеждах, — предназначались герцогу. Среди них был отец Корио, тогда как сам будущий историк оказался в числе сотни новых пажей.

Иностранных государей встречали с блеском. Герцог любил устраивать им почетные приемы, особенно в Павии. Среди его гостей встречается причудливый патриархальный образ правителя Дакии, который направлялся домой после своего паломничества к часовне Св. Иакова Кампостельского. Чтобы встретить его, Галеаццо проехал до самой церкви Св. Якопо за Павией. Почтенному старику с длинной бородой и белыми волосами показали все достопримечательности замка: библиотеку, изумительную коллекцию реликвий, собранную Джан Галеаццо Висконти, и даже сокровищницу; ибо, несмотря на свою любовь к роскоши, герцог на всякий случай всегда держал при себе богатую казну. Золота, говорят, в ней было на миллион дукатов и примерно на ту же сумму жемчугов. Правитель Дакии заявил через переводчика, что не к лицу государю откладывать деньги таким способом; именно поэтому, вероятно, он охотно принял в заем 10 000 дукатов. Он приехал в Милан на колеснице, запряженной четверкой белых коней. Впоследствии Галеаццо посылал к нему своего агента с полным кошельком денег, чтобы купить у него коней. Но как только старый мошенник узнал об убийстве своего прежнего заимодавца, он не только забрал себе деньги, но и согласился отпустить его агента лишь после долгих уговоров.

Галеаццо нравилось, что его двор считался самым великолепным в Европе. Его кони и собаки были несравненны. Даже насесты для его ястребов были покрыты бархатом, обшитым золотом и серебром и украшенным эмблемой Сфорца. Он не жалел денег на любимую им Павию, украшая стены блестящими фресками, запечатлевающими сцены фешенебельной придворной жизни того времени. Помимо сцен охоты и изображений официальных церемоний, на которых присутствуют все главные персоны его двора, здесь есть также фрески, изображающие свадьбу с Боной и его торжественный въезд в важнейшие города.

Придворный хор был особой его заботой. Он сам любил петь и не жалел ни сил, ни средств на то, чтобы сделать свой хор самым лучшим. У него было двадцать два хориста и восемнадцать cantori di camera (камерных певцов); в 1476 году они обошлись ему в 5000 дукатов, причем их одежда его заботила в той же степени, что и их голоса. Одного из своих певцов, Гаспарре, он посылал в Пикардию и Фландрию для поиска новых хористов, приказав ему привезти десять хороших сопрано, высокого тенора, как Бовис, тенора, как Перото, и двух басов. Лучшие певцы жили тогда в Нидерландах. Но даже страх перед гневом герцога не мог исправить слабостей их артистической натуры. Когда в 1475 году Галеацо специально послал за лютнистом и скрипачом, те оказались пьяны без всякого на то повода. Окажись они трезвы в этот день, в течение всего остального года они могли бы пить сколько им вздумается. Возможно, этих пьяниц нашли на севере, где население было более подвержено этому пороку.