История довоенного Донбасса в символах. Точки
Шрифт:
– Меня зовут Егором Михайловичем, – очень чётко выговорил он; усмехнулся. – А ты думал я старый, толстый и лысый, да?
Рыжий молчал.
– Я так полагаю, ты всё это шутил, когда орал, что башку мне оторвёшь и кишки намотаешь на… Сидеть всем! – рявкнул Егор, боковым зрением заметив какое-то движение.
– Мы Ленку как мужики разделим, по цивилизованному, – продолжал Егор после краткой звенящей паузы.
– Стреляться будете? – спросил кто-то со стороны.
– Закрой пасть и подай вон ту бочку, – отрезал Егор.
– Ручонки не замараешь? – произнёс,
– Ставь локоток, – предложил Егор, когда жестяная бочка из-под солярки оказалась между ними.
– Говно затея, – сказал кто-то еще – уже позади.
– Ты сам говно, – отозвался Егор.
Рука его сцепилась с рукой Рыжего.
– Раз… два… три…
«Чем они тут занимаются? – думал Егор, медленно, но уверенно склоняя руку рыжего к краю бочки. – На звёзды смотрят? Или на баб?»
Никто не зааплодировал, когда он одержал безоговорочную победу.
– Сука… вот сука, – повторял рыжий, потирая побежденную руку. Егор уже повернулся к нему спиной, когда тот выкрикнул:
– Всё равно! Не будет Ленка с тобой больше трахаться!
Егор не выдержал – редкий случай. Схватил рыжего за волосы, бил его лицом о крышку бочки, выплёскивая злость на тех, кого не мог вот так, не жалея сил, раз за разом, харей о бочку, ещё раз, ещё, некому было ему ни помешать, ни остановить, все зашуганные до зачатия, «народ», мать их так, освобождённый от социалистического гнёта, человеческая трудовая масса…
Он не помнил, когда прекратил жестокое избиение представителя рабочего класса. Был уверен, что остановился сам, рывками плеч оправил на себе одежду, тяжело дыша приблизился к женскому обществу, изрядно, должно быть, напугав их своим взглядом, схватил за предплечье темноволосую девушку, испуганную не менее всех остальных, потащил к нарядной, в тысячный раз недоумевая, как это комната может называться прилагательным: «гостиная», «детская». Нарядной может быть ёлка, ребёнок может быть нарядным, особенно если отправляется для фотографирования, но серая унылая пыльная коробка с пустующими рядами стульев, с трибуной, с графином, где вода зацвела уже до твёрдого состояния – это всё никак нельзя было назвать нарядным.
Впрочем, отвлекаться на подобные пустяки было некогда. Грозно, немигая Егор смотрел в глаза толстой, пожилой бригадирше, предъявляя в качестве доказательства темноволосую девушку Лену и со снисходительной убедительностью повторял: поймите, войдите в положение, не держите глаза закрытыми, вы ведь тоже женщина, у вас тоже были подобные ситуации, задержка – она ведь всегда, как в первый раз, нельзя не проявить участие, к тому же не чужие друг другу, в одной упряжке колбасимся…
Позже, когда они вдвоём направлялись к проходной, Лена бормотала:
– Егорушка что же ты наделал, опять…
– Не больше чем всегда, – отозвался он.
– Тебе ничего за это не будет?
– Тебе тоже, – он обернулся к ней. – Причёска у тебя сегодня красивая. Знала, что появлюсь.
– И ничего не знала! – воскликнула Лена, пряча взгляд.
– А завилась для кого? – усмехнулся он; вдруг
– Что? – большие тёмные глаза девушки округлились в испуге.
– Тебя-то я отпросил, а меня кто отпросит?
Сделав поворот на сто восемьдесят градусов, Егор повёл девушку к конторе.
– Мне туда нельзя.
– Со мной можно, – обронил он…
Часы показывали девять семнадцать.
II
Кабинет Матвеича от нарядной взял только объём – ничего более. В скучной возне, пока кабинет наполнялся людьми, Егор исхитрился протащить Лену в святая святых – директорский кабинет – оставил кого-то без места, усадив девушку рядом с собой, ошеломлённую, онемевшую от испуга. Вокруг них расположился классический состав: Марочкин, напротив Егора – Анжела, делающая вид, что слушает анекдот, рассказываемый ей на ухо Антоном, в торце стола – два менеджера, Кокин и Мокин, оба в одинакового покроя костюмах, но разных оттенков: Кокин – в синем, Мокин – в сером.
Пока все остальные игнорировали утреннее вещание Матвеича, Лена сидела ни жива, ни мертва, Егор чувствовал её напряжение, сжимая её ладонь. Сам он усиленно игнорировал нажатие туфелька Анжелы на свой ботинок. Очень сильно хотелось посмотреть на Лену, но тогда Матвеич увидит затылок Егора, тихо выйдет из себя, обнаружится присутствие человека «из промзоны», поднимется крик, и Матвеич при всех выставит Егора дураком. Дожили, скажет директор-шестидесятник, блядей своих уже на утренние совещания таскаем…
Кокину и Мокину, как самым распоследним тупицам повезло значительно больше: таращиться на Лену они могли совершенно беспрепятственно – и таращились, Егор замечал их взгляды, адресованные красавице из производственного цеха номер восемь.
– … а теперь разрешите представить вам нашего нового сотрудника… точнее, сотрудницу…
Реплика эта, принадлежавшая Матвеичу, получилось единственной, которая принесла оживление в конторское общество из двух десятков человек. Выворачивались шеи, взгляды обращались в направлении директорского стола. Антон перестал рассказывать анекдот; Кокин и Мокин, как ведомые невидимой нитью, синхронно повернули башни; Марочкин склонился к столу, предъявляя пробор в прическе с бессмертной перхотью. Егор выдернул ногу из-под каблучка Анжелы, и успокаивающе улыбнулся Лене; погладил костяшки её ладони, дрожащей, даже будучи уложенной на колено.
– Уже недолго, – заверил он.
– Я с тобой с ума сойду, – пожаловалась она.
– Это взаимно. Сойдем с ума вместе…
… После не годился ни грозный взгляд, ни призыв разделить нелёгкую девичью судьбу. Оставшись наедине с директором, Егор перегнулся через стол, и говорил убедительно, однако отнюдь не льстиво, знал, что Матвеича лестью не прошибёшь, не просверлишь.
– … это часа на два, больше не надо, нам только анализы сделать, а вечером узнаем, что к чему…
– Это в который уже раз? – поинтересовался Матвеич, неумело перекладывая какие-то бумаги и также неумело делая вид, что посетитель докучает ему, мешает заниматься серьёзными делами.