История елочной игрушки, или как наряжали советскую елку
Шрифт:
Людвиг Рихтер. Рождественская ночь. Немецкая рождественская открытка. 1900-е гг.
Глава 2
От какого наследства хотели отказаться большевики. Елка и елочная игрушка в дореволюционной России
Русская елочная игрушка была порождением не только отечественной, но и западноевропейской, прежде всего немецкой культуры. Если говорить об истории елочных украшений в России, об их производстве и потреблении, о здешних изменениях в елочной моде и елочных «пристрастиях», корнями своими они, безусловно, уходили в немецкую традицию. Ведь, как известно, именно Германия традиционно считалась и считается первой европейской страной, где еще в XVI веке в Рождество стали устанавливать наряженную елку 48 . Во второй половине XIX столетия рождественская елка превратилась в общегерманскую традицию, а сам праздник обрел форму устоявшегося ритуала 49 .
48
В некоторых исследовательских работах (см., например: O’Konnor K. Culture and Customs of the Baltic States. Westport, 2006. P. 93)
Как утверждает большинство специалистов, украшенная елка в сценарий празднования немецкого Рождества попала из средневековых германских мистерий об Адаме и Еве, разыгрывавшихся на церковных папертях (так называемой «игры в рай»), где выставленное Райское дерево, увешенное яблоками, символизировало сад Эдема (см., например: Harding P. The Christmas Book: A Treasury of Festive Facts. L., 2007. P. 44, 149). Во время мистерий украшенное дерево всегда ставилось на той стороне импровизированной сцены, которая символизировала искупление.
Когда в период Контрреформации в середине XVI века мистерии были повсеместно запрещены, елки переместились в дома горожан, где их стали украшать фруктами, сладостями, а позднее – свечами. Первоначально в качестве украшений использовались не целые деревья, а сосновые и еловые ветви. Этот обычай был упомянут уже в 1494 году в знаменитом стихотворном сочинении известного немецкого ученого и гуманиста Себастьяна Бранта «Корабль дураков», своего рода светской Библии того времени. Позднее в правобережье и левобережье Рейна стали устанавливать небольшие рождественские деревца, которые обычно либо размещали на столе, либо подвешивали к потолку. В 1535 году такие деревца продавались на страсбургском рынке (см.: Damaschke S. Glaubenskriegum den Tannenbaum // www.dw-world.de).
В литературе и большинстве справочных изданий преобладает утверждение, что первая рождественская елка (точнее сосна) была установлена в 1521 году в Эльзасе. Церковная запись упоминает об установке рождественского дерева в Страсбургском соборе в 1539 году. Были ли эти деревья украшены, источники не сообщают. Однако уже в XV – первой половине XVI века вырубка их в Германии была такой активной, что законодательно было запрещено рубить в лесу более одного дерева на человека (см.: Stille E. Christbaumschmuck des 20. Jahrhunderts: Kunst, Kitch und Kuriositaten. Munchen, 1993. S. 7).
Первые упоминания об украшенных «райских» деревьях, установленных вне церкви, относятся ко второй половине XVI века, когда они появляются на общественных праздниках цехов и братств и уже дистанцируются от «игры в рай». В обнаруженной И. Вебер-Келлерманн бременской гильдейской хронике 1570 года сообщается об установке для детей в здании гильдии небольшой елки, украшенной яблоками, орехами, финиками, соленым печеньем и бумажными цветами (Weber-Kellerman I. Das Weihnachtsfest: Eine Kultur und Sozialgeschichte der Weihnachtszeit. Luzern; Frankfurt/M., 1978). На немецких рождественских базарах второй половины XVI века, например на нюрнбергском (Nurnberger Christkindlesmarkt), продавались имбирные пряники и другие рождественские украшения (см.: Нюрнбергское Рождество // www.dw-world.de/dw/article/0,4509179,00.html).
Уже тогда обычай украшать елку был разнесен по городам «немецкой» Европы, в частности, он обнаруживается в 1597 году в Базеле, где установленные в скорняжных цехах рождественские деревья украшали яблоками и сыром. Сведения о расходах на украшение рождественских деревьев содержатся также в счетах торговцев эльзасского города Тюркхайма за 1597–1669 годы, где упомянуты затраты на приобретение яблок, облаток, цветной бумаги и нити. Похожим образом украшенные деревья устанавливали члены городского совета, цеховые мастера, священники и другие почтенные горожане в Шлеттштадте, Фрайберге и Берне (см. подробно: Stille E. Christbaumschmuck des 20. Jahrhunderts. S. 7). К 1605 году относится письменное свидетельство об установке в домах страсбургских горожан рождественских елок, украшенных бумажными розами, яблоками, вафлями, золотой фольгой, сахаром и другими предметами (см.: Tille A. Die Geschichte der deutschen Weihnacht. Leipsic, 1893. S. 258. Цит. по: Miles C.A. Christmas Customs and Traditions: Their History and Significance. N.Y., 1976 (first published in 1912). P. 265).
Недовольная «языческим» украшением елки, церковь оставила свои свидетельства в пользу распространенности этого обычая в Германии. В трактате знаменитого страсбургского теолога и проповедника Иоганна Конрада Даннхауэра, относящемся к 1645 году, резко осуждалась «увешенная куклами и сластями» устанавливаемая в домах рождественская ель. Автор трактата называл ее «Lappalie» («мелочностью») и «Kinderspiel» («детской игрой»), а также недопустимой заменой «слову Божьему, с коим и следует праздник сей встречать» (цит. по: Stille E. Christbaumschmuck des 20. Jahrhunderts. S. 8).
Более широкое распространение украшенное рождественское дерево получило в Германии во второй половине XVIII века, но происходило это распространение неравномерно – на протестантском севере гораздо быстрее и успешнее, чем на католическом юге, где по-прежнему принято было насмехаться над этой евангелической традицией, а сам протестантизм именовать «религией рождественской елки» (рождественская елка как конфессиональный символ протестантизма противопоставлялась католическому рождественскому вертепу) (об этом см.: Damaschke S. Glaubenskriegum den Tannenbaum. Op. cit.), и в городах несоизмеримо быстрее, чем в деревне (например, в Баварии к середине XIX столетия в сельской местности рождественская елка была практически не известна, и ситуация не изменилась здесь вплоть до начала ХХ века; в Саксонии на протяжении всего XIX века вместо живой елки обычно использовались так называемые «пирамиды» – деревянные конструкции пирамидальной формы, украшенные цветной бумагой и свечами, моду на которые ввели резчики из саксонского города Эрцгебирге, а в некоторых южнонемецких землях было принято украшать не всю елку, а только елочную верхушку (см.: Rietschel G. Weihnachten in Kirche, Kunst und Volksleben. Bielefeld; Leipsic, 1902. P. 151. Цит. по: Miles C.A. Christmas Customs and Traditions. P. 266; Stille E. Christbaumschmuck des 20. Jahrhunderts. S. 266; Нарожная С. Рождественские пирамиды // Антикватория. 2004. № 1. С. 102–103; Рождество в Дрездене // www.decorbells.ru/travel_dres_w.htm и др.).
Лишь объединение страны привело к известной унификации елочного убранства. Решающую роль в распространении елочной традиции сыграла франко-прусская война 1870 года, когда рождественские елки стали устанавливаться в окопах (обычно офицерами) как знак связи с родиной (см.: Damaschke S. Glaubenskriegum den Tannenbaum. Op. cit.).
Интересно заметить, что помимо елок для «живых» в Германии существовали и елки для «мертвых». На Рождество они устанавливались на кладбищах. Могилы убирали омелой и падубом и ставили маленькие елочки с мерцающими огоньками, может быть для того, чтобы разделить с ушедшими радость наступившего праздника. Сообщения об этой традиции встречаются в немецкой и британской периодической печати рубежа XIX–XX веков.
49
Об этом см., например: Hewitt J. The Christmas Tree. N.Y., 2007. P. 12.
В Германии и только в Германии, по утверждению многих иностранных путешественников и мемуаристов XIX века, можно было увидеть настоящую рождественскую ель во всей ее красе: ведь, по их мнению, Рождество было истинно немецким праздником. Оно «подходило» немцам так, как «пьеса подходит актеру, под чей характер и темперамент она специально написана», а присущая этому празднику «детскость» как нельзя лучше соответствовала «детскости» немецкой натуры 50 . Елка в Германии не была ни изысканной роскошью для богатых, ни утехой для избранных, ни причудой для избалованных. Напротив, «здесь никто не был столь беден или столь одинок, чтобы не иметь ее» 51 . Немецкое рождественское дерево – Weihnachtsbaum – воплощало собой не только романтику, чудеса и сказку – оно являлось воплощением изысканной красоты и великолепия: «Как бы безвкусно она ни выглядела днем, ночью это было истинное чудо, сияющее бесчисленными огнями и сверкающими украшениями, золотыми фруктами и серебряными мерцающими гирляндами» 52 . «В каждом городском доме, – писала одна из посетивших Германию путешественниц, – деревья… светятся огнями и маленькими позолоченными орехами и яблоками и чувствуется тот особый рождественский запах, который складывается из запахов соснового леса, восковых свечей, выпечки
50
Wylie I.A.R. My German Year. L., 1910. P. 68.
51
Miles C.A. Christmas Customs and Traditions. P. 264.
52
Ibid.
53
Sidgwick A. Home Life in Germany. L., 1908. P. 176.
54
Об этом см.: Stille E. Christbaumschmuck des 20. Jahrhunderts. S. 44.
Н. Джексон. Дети любуются рождественской елкой. Рисунок из газеты Frank Leslie's Illustrated Newspaper. 1879
Описание украшенной «классической» немецкой елки, восходящее еще к первым десятилетиям XIX века, можно найти в известнейшей рождественской сказке Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Щелкунчик и мышиный король» (1816): «Большая елка посреди комнаты была увешена золотыми и серебряными яблоками, а на всех ветках, словно цветы или бутоны, росли обсахаренные орехи, пестрые конфеты и вообще всякие сладости. Но больше всего украшали чудесное дерево сотни маленьких свечек, которые, как звездочки, сверкали в густой зелени, и елка, залитая огнями и озарявшая все вокруг, так и манила сорвать растущие на ней цветы и плоды. Вокруг дерева все пестрело и сияло» 55 .
55
Гофман Э.Т.А. Щелкунчик и мышиный король // Гофман Э.Т.А. Крейслериана: Новеллы. М., 1990. С. 108.
Из Германии обычай устанавливать и украшать рождественскую елку – «милая немецкая затея!» (Чарльз Диккенс 56 ) – распространился по всей Европе и в Новом Свете. Не обошел он и Россию. Однако, восприняв «немецкую» елочную модель с соответствующей ей системой праздничных практик, российский потребитель елочной игрушки использовал ее исходя из результатов собственного опыта. Он ориентировался на потребности и возможности собственной социальной среды, следовал традициям собственного национального праздничного быта. В результате в России был выработан свой вариант предметного насыщения праздничного елочного пространства, окончательно оформившийся к рубежу XIX–XX веков.
56
Диккенс Ч. Рождественская елка. C. 394.
Изучение истории елочной игрушки в дореволюционной России предполагает рассмотрение, с одной стороны, обстоятельств, мотивов, путей и способов ее проникновения и распространения в российском культурном поле, а с другой – специфики ее саморазвития как части вещно-предметного мира рассматриваемой эпохи, особенностей ее производства и потребления.
Поскольку сама рождественская елка как предмет исследования в высокой степени легендарна и мифологична, постольку и информация о ее истории, украшениях и атрибутах, во многом базирующаяся на устной традиции, часто является противоречивой, неоднозначной и трудно верифицируемой. Единичность источников, в особенности относящихся к периоду зарождения и становления рождественской елки как центрального персонажа рождественского праздника, исключает возможность их сопоставления. Преобладание нарративно-художественных текстов над документальными источниками также отчасти затрудняет исследование. Эти утверждения во многом верны и применительно к российской ситуации.
Сама елка как символ новогоднего праздника появилась в России после указа от 20 декабря 1699 года, который Петр I издал по возвращении из-за границы. Этот указ предписывал украшать хвоей (елью, сосной, можжевельником и их ветвями) к новому, перенесенному отныне с 1 сентября на 1 января году улицы, дороги и дома. Но новшество имело мало отношения к немецкой рождественской елке: это был лишь способ декорирования городского праздничного пространства. Специальное украшение елки не предусматривалось. После смерти Петра I его начинание было фактически забыто и, что весьма курьезно, свято соблюдалось лишь кабатчиками, продолжавшими украшать елками крыши и входы в питейные заведения 57 .
57
См. подробнее: Душечкина Е.В. Русская елка. С. 61–63.
Качественный скачок в восприятии, понимании и оценке мира семьи и мира детей в России пришелся на 20–30-е годы XIX века. Казалось бы, в сформулированной и предложенной графом С.С. Уваровым в 1832 году теории «официальной народности» не было места для «западной» елки. Однако на самом деле в основе этой доктрины лежал образ России как единой семьи, в которой императору принадлежала роль заботливого отца, а его подданным – роль послушных детей. Семья становилась важнейшим локусом воспитательных практик, местом приложения идеи согласия, которая экстраполировалась на более высокий уровень взаимоотношений общества и власти. Монарх отныне уже не изображался полубогом, а выглядел как обычный человек, исповедующий и разделяющий простые семейные ценности. Как писал Ричард Уортман, «частная жизнь царя была… выставлена на обзор русской публики в соответствии с западным идеалом» 58 . В глазах современников Николай I и был таким заботливым мужем и отцом: он относился к жене и детям нежно, с подчеркнутым вниманием, что являлось составной частью создаваемого им образа императора-отца, императора-воспитателя и покровителя, носителя власти – авторитарного, но любящего.
58
Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. I. From Peter the Great to the Death of Nicholas I. Princeton, 1995. P. 402.
В таком контексте домашние праздники представлялись реальным способом укрепления и сплочения и семьи, и нации. Российский «идеальный», «примерный» подданный слыл чадолюбивым семьянином, организовывавшим рождественскую елку для собственных сыновей и дочерей, и щедрым благотворителем, приглашавшим на нее детей из бедных семей. Роль семейного праздника была хорошо осознана и высоко оценена в процессе конструирования национальной идентичности. Здесь правили не разум, не здравый смысл, а чувства и эмоции. Елка и елочные игрушки и веселили, и украшали, и учили, и воспитывали, и эти «воспитательные механизмы» оказывались гораздо более результативными, чем множество других вместе взятых – более откровенных, более грубо-прямолинейных. Все это становилось особенно актуальным в эпоху европейских революций, когда российских граждан следовало всячески ограждать и «защищать» от каких бы то ни было пагубных влияний извне.
Наряду с осознанием самости семьи происходило постепенное осознание важности и значимости детства, детского пространства, детских вещей, детского досуга, детских праздников 59 , а также самих детей как трансляторов идеологических, эстетических и этических ценностей. Дефицит всего «детского» начинал постепенно преодолеваться, а детская елка и украшения для нее настойчиво проникали в русский быт.
Первоначально рождественская елка в России рассматривалась как атрибут привилегированной дворянской праздничной культуры (да и реально была им), что вполне соответствовало одной из приоритетных задач социальной политики Николая I, направленной на укрепление и «очищение» дворянства. Позднее, по мере демократизации праздника и расширения его сословных границ, нарядная елка все чаще украшала собой буржуазное жилище. Все большее количество удачливых предпринимателей (купцов, торговцев, банкиров) и лиц доходных профессий (врачей, адвокатов, государственных служащих) пытались воспроизвести в своем повседневном быту дворянский образ жизни, а по роскоши и красоте елочного убранства – даже перещеголять своих более родовитых и сановных современников. Богато украшенная елка олицетворяла собой буржуазное стремление к индивидуальному и семейному материальному благополучию и подтверждала его наличие. Она была тем символом, который, с одной стороны, объединял семью и отделял, отграничивал ее от «чужих», а с другой – свидетельствовал о ее общественном престиже и мощи, значимости и богатстве, вне зависимости от знатности происхождения.
59
Об этом см.: Белова А.В. «Женское детство» в дворянской культуре России 18 – середины 19 века // Социальная история: Ежегодник. 2008. СПб., 2008. С. 45–46.