История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том II

Коплстон Фредерик Чарлз

iv) Образование. Аристотель придавал огромное значение образованию и, как и Платон, считал это делом государства. Образование должно начинаться с заботы о теле, поскольку тело и его потребности развиваются раньше, чем душа и ее способности; однако тело следует тренировать ради души, а его потребности удовлетворять ради развития разума. Образование, таким образом, в первую очередь и по существу своему должно быть нравственным образованием, поскольку гражданину никогда не придется зарабатывать себе на жизнь трудом землепашца или ремесленника, поэтому его следует воспитать так, чтобы он стал сначала хорошим воином, а потом – хорошим правителем. Этот упор на нравственное воспитание проявился и во взглядах Аристотеля на заботу о ребенке и на игры детей. Организаторы образования должны очень серьезно относиться к этим вопросам и не считать игры детей и истории, которые им рассказывают воспитатели, чем-то несущественным и недостойным

их внимания. (В отношении музыкального образования Аристотель высказывает такое смешное замечание: «Если погремушка Архита подходит для малых детей, то такой же погремушкой в воспитании более взрослых мальчиков является обучение музыке»⁶.

К сожалению, до нас не дошел полный текст «Политики» – отсутствуют главы, посвященные обучению наукам и философии, поэтому мы не можем сказать, каким Аристотель представлял себе высшее образование граждан. Тем не менее для нас совершенно очевидно, что и Аристотель и Платон имели возвышенную и благородную концепцию образования идеального гражданина. Вряд ли они одобрили бы систему образования, направленную в первую очередь на техническое обучение и приобретение практических навыков, поскольку такое образование не развивает высших свойств души, а ведь достижение этой цели и является задачей образования. И хотя нам может показаться, что воспитание по Аристотелю превращает человека в винтик государственной машины, это не так: в его глазах цель государства и цель отдельного человека совпадают, но не в том смысле, что государство должно полностью подавить личность человека, а в том, что государство станет процветающим только в том случае, если его граждане будут добропорядочными людьми и смогут достичь целей своей жизни. Единственной реальной гарантией стабильности и процветания государства является порядочность и нравственная чистота его граждан, и наоборот, граждане никогда не станут достойными людьми, если государство безнравственно и система образования не подчинена разумному началу. Личность развивается и достигает совершенства благодаря своему жизненному опыту, который неотделим от жизни общества или государства, а государство, в свою очередь, достигает своей цели только через совершенство своих подданных. Аристотель вовсе не считал государство огромным Левиафаном, стоящим над добром и злом, и это хорошо видно из его критики Спартанского государства. Было бы большой ошибкой считать, говорит он, что война и господство над другими народами – это главное предназначение государства. Государство существует ради благой жизни и должно подчиняться тем же моральным законам, что и личность. Аристотель утверждал, что «высшее благо и в общественной, и в частной жизни – одно и то же»⁷. И разум, и история говорят нам, что законодатель должен подчинять все свои военные и другие начинания одной задаче – упрочению мира. Милитаризованные государства устойчивы только до тех пор, пока они воюют, но, создав свою империю, они ржавеют, подобно металлу, и гибнут. И Платон, и Аристотель в своем стремлении утвердить по-настоящему культурную политическую жизнь выступали против желания военных подчинить жизнь государства своим захватническим целям.

Глава 33

Эстетическая теория Аристотеля

Красота

1. Аристотель отличал прекрасное от просто приятного. К примеру, в «Проблемах» он противопоставлял выбор, основанный на чувственном влечении, выбору, основанному на эстетическом восприятии, отличая, таким образом, реальную объективную красоту от «красоты», порождающей желание. В «Метафизике» он утверждает, что математические науки тоже не лишены связи с прекрасным. Таким образом, для Аристотеля прекрасное не было просто приятным, то есть возбуждающим приятные ощущения.

2. Отличал ли Аристотель красоту от блага? Точно сказать нельзя, поскольку он нигде четко не высказывался на эту тему.

В «Риторике»¹ он утверждает, что «прекрасное – то, что… будучи благом, приятно, потому что оно благо». Это определение не содержит никакого разграничения между тем, что прекрасно, и тем, что нравственно.

b) В «Метафизике», однако, Аристотель весьма настойчиво подчеркивает, что «благое и прекрасное – не одно и то же (первое всегда в деянии, прекрасное же – и в неподвижном»². В этом определении, по крайней мере, уже дается отличие прекрасного от нравственного и, по-видимому, подразумевается, что прекрасное, как таковое, – это не просто объект желания. Отсюда уже недалеко до идеи эстетического созерцания, носящего беспристрастный характер, как утверждали, к примеру, Кант и Шопенгауэр.

3. Более точное определение прекрасного мы находим в той же «Метафизике»³, где Аристотель говорит, что

«важнейшие виды прекрасного – это слаженность, соразмерность и определенность». Именно благодаря наличию этих трех свойств мы можем оценивать прекрасные объекты с помощью математики. (Аристотель, по– видимому, понимал, что это утверждение не совсем ясно, ибо он обещал более подробно осветить этот вопрос, но мы не знаем, сумел ли он это сделать, поскольку никакого текста на эту тему до нас не дошло.)

Аналогичным образом в «Поэтике»⁴ Аристотель утверждает, что «прекрасное состоит в величине и порядке». Так, он заявляет, что всякое живое существо, чтобы быть красивым, должно иметь все части, из которых оно состоит, в определенном порядке, а также обладать определенной величиной – не слишком малой, но и не слишком большой. Это определение более или менее согласуется с определением, данным в «Метафизике», и означает, что прекрасное – это объект не желания, а созерцания.

4. Интересно отметить, что в «Поэтике», говоря о комедии, Аристотель утверждает, что предметом ее является смешное, «которое есть [лишь] часть безобразного»⁵. (Смешное есть «некоторая ошибка и уродство, но безболезненное и безвредное».) Это означает, что и безобразное может стать предметом искусства, будучи подчиненным общей цели. Однако Аристотель не исследовал взаимоотношений прекрасного и безобразного, не заинтересовал его также и вопрос, может ли «безобразное» быть составным элементом прекрасного⁶.

Изящные искусства в целом

1. Этика изучает поступок как таковой, искусство же направлено на создание чего-то, и его не интересует сама деятельность. Однако искусство в целом можно разделить на следующие виды⁷:

a) искусство, которое завершает то, что «природа не в состоянии произвести», например инструменты, поскольку природа дала человеку только руки;

b) искусство, подражающее природе. Сюда относятся все изящные искусства, суть которых Аристотель, подобно Платону, видел в подражании. Иными словами, искусство – это создание воображаемого мира, воспроизводящего реальный.

2. Однако у Аристотеля слово «подражание» не носит того пренебрежительного оттенка, который вкладывал в него Платон. Не веря в трансцендентальные понятия, Аристотель не считал произведения искусства имитацией имитации и не говорил, что они располагаются на третьем месте от истины. Аристотель скорее склонялся к мнению, что художник выражает средствами своего искусства идеальный или универсальный элемент объектов. По его мнению, трагедия показывает людей в лучшем виде, а комедия – в худшем⁸. Согласно Аристотелю, персонажи Гомера лучше нас (Гомеру, как мы помним, крепко досталось от Платона).

3. Подражание, говорит Аристотель, естественно для человека, и так же естественно то, что он находит в нем удовольствие. «На что нам неприятно смотреть [в действительности], на то мы с удовольствием смотрим в самых точных изображениях»⁹. Однако Аристотель объясняет этот факт тем, что мы радуемся оттого, что узнаем в том или ином изображении известного нам человека, например Сократа. Конечно, никто не станет отрицать, что удовольствие такого рода имеет место, но на этом не построишь теории искусства.

4. Аристотель утверждал, что поэзия «философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история – о единичном»¹⁰. Далее он объясняет, что под единичным он понимает то, что сделал или претерпел, например, Алкивиад, а под общим то, «что по необходимости или вероятности такому-то [характеру] подобает говорить или делать то-то». Отсюда в задачу поэта входит описывать не то, что случилось на самом деле, а то, что могло бы случиться, то есть то, что было возможно как вероятное или необходимое. Именно в этом и заключается истинная разница между историком и поэтом, а не в том, что один пишет прозой, а другой – стихами. Как отмечает Аристотель, «ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей, в стихах ли, в прозе ли». Согласно этой теории, художник имеет дело с типичным, которое сродни универсальному и идеальному. Современный историк описывает жизнь Наполеона, передавая его подлинные слова и рассказывая о том, что он совершил; поэт же, сделав героем своего произведения Наполеона, изобразит скорее универсальную истину или «возможность». Верность исторической правде для поэзии не имеет такого значения, как для истории. Поэт может строить свой сюжет на реальных фактах, но, если он изображает их, как «они могли бы случиться по вероятности и возможности», он все равно остается поэтом. Аристотель даже заявляет, что для поэта гораздо лучше представить невозможное вероятным, чем возможное невероятным. Это просто способ подчеркнуть универсальный характер поэзии.