История Финляндии. Линии, структуры, переломные моменты
Шрифт:
В свою очередь Элиас Лённрот (1802–1884) стал великим деятелем финской народной поэзии, издав «Калевалу» (1835, 1849). Вклад Лённрота не ограничивался тем, что он терпеливо записывал древние народные сказания в ходе своих странствий по внутренней Финляндии, а впоследствии их опубликовал. Подобно многим другим национальным эпосам, выходившим в Европе в XIX в., «Калевала» был создан как целостное произведение в большой степени его составителем. В 1831 г. Лённрот принял участие в учреждении Финского литературного общества, со временем ставшего ведущим центром национального пробуждения. В кругах, близких к этому обществу, ожидалось, что финская древность обретет собственное повествование. Таковым явился эпос «Калевала» Лённрота. Надо отметить, что финский язык «Калевалы» отличался такой сложностью, что вплоть до конца XIX в. образованная общественность знакомилась с этим произведением в основном с помощью шведских и немецких переводов.
В
14
Фенноманы — финское национальное движение, представители которого выступали за уравнение финского языка со шведским и развитие национальной культуры. С 60-х годов XIX в. движение приняло политический характер, выдвинув программу борьбы за реальную автономию страны. — Примеч. ред.
Юхан Вильгельм Снелльман (1806–1881) несколько лет прожил в Швеции и в Германии, где он воспринял идею либеральной прессы о связи между национальным вопросом и требованиями гражданского общества всеобщего равенства. Следуя этой идее, Снелльман толковал общественную философию Гегеля как основу для национализма с народными корнями. Естественной почвой для развития государственности могла стать нация, обладавшая языковым единством, то есть народ, говоривший на одном языке. Таким образом, благосостояние государства предполагало сознательные усилия по созданию национальной культуры, которая открыла бы каналы влияния народа. Снелльман видел проблему в том, что в Финляндии не существовало литературы на финском языке, способной стать оплотом высокой национальной культуры и общественного сознания. Когда Снелльман принялся издавать журнал «Сайма», он занимал всего лишь должность директора школы в маленьком городке Куопио в озерной части Финляндии, но выдвинутый им радикальный лозунг «Один народ — один язык» казался настолько революционным, что публикации в «Сайме» тут же вызвали живейшие дебаты в столичной прессе, побуждая единомышленников формулировать свои позиции.
Большинство участников дебатов признавали правоту Снелльмана, считая, что переход общественной жизни страны на финский язык желателен и необходим в будущем. Однако многие критиковали нетерпеливого Снелльмана за стремление перевести систему высшего образования на финский язык. Они недоумевали, почему Снелльман сгоряча пытается объявить шведскоязычную литературу и образование страны «ненациональными». Разве можно заявлять, что поэзия Рунеберга не принадлежит к национальной литературе Финляндии? Все эти дебаты велись на шведском языке, что было вполне в духе того времени. Несмотря на свои радикальные требования в области языковой политики, сам Снелльман так до конца жизни и не научился писать свои статьи по-фински. В реальности финский язык начал активно использоваться в общественных дискуссиях лишь в конце 70-х годов XIX в. Тем не менее, современники Снелльмана прекрасно осознавали революционную сущность его идей. В конце зимы 1844/45 г. в газетах были опубликованы сообщения о студенческой вечеринке в столице, где некоторые из почетных гостей во главе с Оттелином, епископом Боргоским, произносили длинные праздничные речи на финском языке. Это событие вызвало большой энтузиазм. О нем с удовлетворением писал в «Сайме» Снелльман — впрочем, не преминув подчеркнуть комизм ситуации. Непосвященный иностранец вряд ли смог бы понять, почему так примечательно то, что финский епископ публично говорит по-фински.
Накануне Крымской войны
В глазах властей инициативы
Самая известная из этих диссидентских дискуссий имела место в 1838–1843 гг., в ходе которой обсуждалось государственно-правовое положение Финляндии в составе Российской империи. Иные (например, Исраэль Вассер) считали Боргоский сейм 1809 г. ни много ни мало пактом о российско-финской государственной унии. Другие (в частности, А. И. Арвидссон) резко им возражали. Хотя в те годы подобные аргументы не могли быть широко обнародованы в Финляндии, они не были забыты. Двадцать лет спустя они явились отправной точкой в новой государственно-правовой полемике в стране. Не менее важным для развития финского самосознания стало то, что война 1808–1809 гг. превратилась в конце 30-х годов XIX столетия в тему многочисленных шведских мемуаров и исторических трудов. Эта литература широко распространилась в Финляндии, подготовив почву для военного эпоса Рунеберга «Рассказы прапорщика Столя». Первая часть этой поэмы вышла накануне Рождества 1848 г., тут же завоевав огромную популярность.
В дальнейшем эпос Рунеберга стали считать литературной основой финского патриотизма, причем не только благодаря тому, что в нем эффектно описывалась героическая стойкость финского народа. Своим успехом поэма была обязана также тому, что она воспринималась как удачный ответ на требования Снелльмана создать более национальную и народную литературу, при этом не будучи слишком радикальной в глазах осторожной чиновничьей верхушки страны. Искусство Рунеберга балансировать на грани дозволенного наиболее явственно прослеживается в открывающем поэму стихотворении «Наш край». Уже весной 1848 г. это стихотворение было представлено как новый гимн страны на студенческом празднике.
Эти стихи положил на музыку немецкий композитор Фредрик Пасиус, который жил и работал в Финляндии. Музыка гимна отличалась модным в те годы романтическим настроением. Надо отметить, что Рунеберг написал «Наш край» в 1846 г., когда требования Снелльмана о гражданском патриотизме еще могли быть высказаны в печати. Этим объясняется то, что поэт постоянно упоминает народное единство, а также рисует в финальной строфе картину отечества, достигшего процветания, «стряхнув позор оков». [15] Некоторые исследователи, указывая на отсутствие в стихотворении революционных формулировок, делают вывод о том, что Рунебергом руководили реакционные мотивы. Но зачем было поэту задумывать песню, которую по политическим причинам было бы невозможно исполнять?
15
Перев. А. Блока. — Примеч. пер.
Когда власти весной 1848 г. сознательно побуждали студентов петь «Наш край», они не вдумывались в нюансы текста Рунеберга. Их целью было помешать студентам исполнять «Марсельезу», а также другие песни открыто революционного и политического содержания. На исходе зимы 1847/48 г. общественные волнения в Центральной Европе переросли в волну настоящих революций, поколебав до основания политический порядок, созданный на Венском конгрессе 1815 г., — порядок, в конечном счете, защищавшийся самодержавной Россией. Эхо баррикадных боев вскоре достигло Северной Европы: в начале апреля 1848 г. в Швеции состоялся крупный гражданский праздник, на котором Россия открыто была названа последним оплотом консерватизма.
Острие критики попало в точку. Европейские революции в следующем году были подавлены под предводительством Николая I, с 1825 г. державшего Российскую империю в ежовых рукавицах. Отношение Николая к Финляндии не отличалось ни особой симпатией, ни антипатией: верная императору чиновничья элита страны, приняв меры предосторожности, предотвратила возникновение враждебных режиму политических демонстраций. Таково было положение вещей во время польского восстания 1830 г. — и таким же оно оставалось в «безумный год» (1848–1849). В 1846–1847 гг. были введены новые цензурные предписания, а в 1848–1849 гг. опубликованы еще более детальные ограничения деятельности различных общественных организаций. В марте 1850 г. цензура вновь ужесточилась: согласно специальному постановлению, на финском языке дозволялось теперь издавать лишь литературу религиозного и экономического содержания.