История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим
Шрифт:
Невзирая на яркое освещение, гостиная показалась темна бедному Гарри. Беатриса едва говорила с ним. После отъезда милорда герцога она взялась за следующего по рангу и сосредоточила весь огонь своих взглядов и чары своего остроумия на молодом лорде Эшбернхэме. Большинство гостей уселось за карты, а мистер Сент-Джон зевнул прямо в лицо миссис Стиль, которая перестала его забавлять, затем с присущей ему живостью и блеском побеседовал с леди Каслвуд, красоту которой он во всеуслышание объявил более утонченною, нежели красота ее дочери, и, наконец, распростился со всем обществом и отбыл. За ним вскоре последовали и остальные, причем милорд Эшбернхэм задержался дольше всех и все метал пламенные взгляды в сторону улыбающейся молодой соблазнительницы, которая не его первого сумела обратить в рабство.
Разумеется, мистер Эсмонд, на правах родственника, оставался после всех; уже одна за другой отъехали кареты, уже портшез его тетки, окруженный факелами,
– День так хорошо начался, Генри, что я надеялась, он закончится лучше.
– Вот все, чем могла утешить бедного Эсмонда его любящая госпожа; и, одиноко бредя в потемках домой, он размышлял с горечью в сердце и едва ли не с ожесточением о жертве, которую принес. "Она бы меня захотела, - думал он, будь у меня громкое имя, которое я мог бы предложить ей. Если б не слово, данное ее отцу, и титул и возлюбленная - все было бы моим".
Должно быть, тщеславие сильнее всех прочих страстей в человеке, ибо я краснею даже ныне, вспоминая унижения этих давно минувших дней, память о которых все еще причиняет боль, хоть жар обманутых желаний угас много лет назад. Потомок автора этих записок, которому когда-нибудь они попадут в руки, знавал ли когда-либо подобное поражение и позор? Доводилось ли ему стоять на коленях перед женщиной, которая слушала его, и играла им, и смеялась над ним, которая ласковым воркованием и взглядом, говорившим "да", заставила его пасть к ее ногам, а потом повернулась спиной и бросила его. Мистеру Эсмонду пришлось пройти через все это; и он покорялся, и восставал, и, понурив голову, возвращался для новых унижений.
После этого дня карета молодого лорда Эшбернхэма то и дело стала появляться на Кенсингтон-сквер; мать его нанесла визит госпоже Эсмонд, и на любом собрании в городе, которое молодая фрейлина украшала своим присутствием, можно было наверняка встретить этого джентльмена, всякую неделю щеголявшего в новом платье и разубранного всем, что только могли доставить ему его портной и вышивальщик. Милорд постоянно осыпал любезностями Эсмонда, приглашал его к обеду, предлагал своих верховых лошадей и тысячею других способов довольно неуклюже выражал ему свое почтение и расположение. Наконец однажды вечером, явившись в кофейню уже достаточно разгоряченным и раскрасневшимся от вина, милорд бросился к Эсмонду и вскричал:
– Порадуйтесь за меня, дорогой полковник, я - счастливейший из людей!
– Счастливейшему из людей не требуется, чтобы за него радовались другие, - возразил Эсмонд.
– Какова же причина столь неизъяснимого блаженства?
– Как, вы еще не слыхали?
– сказал тот.
– Вы ничего не знаете? Я думал, вам, как члену семьи, сказали уже: очаровательная Беатриса обещала быть моей.
– Что!
– крикнул мистер Эсмонд, который в это самое утро провел с Беатрисой несколько счастливых часов, - писал ей стихи, а она пела их под аккомпанемент клавикорд.
– Да, - сказал милорд.
– Я был у нее нынче. Я видел вас из окна кареты: вы шли, направляясь к Найтсбриджу. Я был у нее, и она была так прекрасна, так ласково говорила со мной, что я просто не мог удержаться и бросился перед ней на колени и... и... нет, решительно на всем свете нет человека счастливее меня; я только очень молод, но это ничего, она говорит, я стану старше; через четыре месяца мое совершеннолетие, и разница в годах не так уж велика - и я так счастлив. Мне хочется чем-нибудь угостить все общество. Бутылку вина сюда, десять бутылок - мы выпьем за самую прекрасную женщину в Англии.
Эсмонд оставил молодого лорда, который опрокидывал бокал за бокалом, и поспешил в Кенсингтон узнать, верно ли то, что он слышал. Увы, сомнения не было; во взгляде своей госпожи, исполненном печали и сострадания, он прочел всю правду; а потом она рассказала ему те подробности, какие знала, молодой лорд сделал предложение сегодня утром, через полчаса после ухода Эсмонда, в той самой комнате, где на клавикордах еще лежала песня, сложенная Эсмондом, и которую они пели вместе.
Книга третья,
повествующая об исходе приключений мистера Эсмонда в Англии
Глава I
Мои битвы и беды приходят к концу
Лихорадочное стремление добиться хотя бы скромной славы, ранее владевшее Эсмондом, теперь миновало, быть может, оттого, что желание его отчасти исполнилось, а еще оттого, что не существовало более цели, питавшей эти честолюбивые замыслы. Он стремился
Услыхав весть о помолвке Беатрисы, полковник Эсмонд покорился судьбе и решил сложить оружие, которое уже не могло добыть ему то, к чему он стремился; пребывая в мрачном расположении духа, он заявил о своем уходе из полка, к величайшей радости следующего по старшинству капитана, молодого джентльмена из богатой" семьи, который охотно отсчитал мистеру Эсмонду тысячу гиней за его полковничью должность и сложил голову в первом же бою. Быть может, Эсмонд непрочь был разделить его участь. Он теперь более, чем когда-либо, походил на рыцаря печального образа. Его меланхолия, должно быть, изрядно надоела соседям по походной палатке, ибо там ценят в товарище веселье, и унылый рыцарь, вечно вздыхающий о далекой Дульцинее, вызывает только смех. Обе леди Каслвуд одобрили решение мистера Эсмонда уйти из армии, а добрый генерал принял его отставку и помог ему в продаже должности, что весьма изрядно пополнило содержимое его кармана. Но когда генералиссимус воротился на родину и против своего желания принужден был назначить генерал-лейтенанта Уэбба командующим одною из фландрских дивизий, генерал-лейтенант так настоятельно просил полковника Эсмонда быть его адъютантом и военным секретарем, что Эсмонд не мог противиться уговорам своего доброго покровителя и снова надел походный мундир, но на этот раз не вступил в полк, а остался непосредственно при особе генерала. Какие страхи, какие мучительные предчувствия {Воистину, как это верно. Псалом 91; ст. 2, 3, 7.
– Р. Э.} терзали, должно быть, нежные сердца жен и матерей в те ужасные дни, когда каждый номер "Газеты" приносил известия о сражениях и смертях, и стоило сегодня улечься тревоге за жизнь любимого существа, как завтра она уже вновь возникала в предвидении новых сражений, о которых следующая почта из Фландрии принесет, быть может, печальную весть; и так, постоянно дрожа и замирая, бедняжкам предстояло жить до конца кампании. Но каковы бы ни были страдания, выпавшие на долю госпожи Эсмонда (а эта нежнейшая из женщин должна была страдать особенно глубоко, думая о судьбе обоих своих сыновей, как она их называла), она никому не подавала виду, тая свои муки так же, как умела таить свои привязанности и добрые дела. Лишь благодаря случаю Эсмонд увидел однажды свою госпожу выходящей из бедной лачуги в Кенсингтоне и узнал, что есть десятка два бедняков в округе, которых она постоянно навещает, помогая им в нужде и болезни, и которые не перестают благословлять ее. Она каждое утро ходила к ранней обедне (хотя всячески поощряла любое веселье, любые невинные радости у себя в доме, особенно по воскресеньям), и записи в ее домашней книжке, относящиеся к этому времени, а также благочестивые размышления, проникнутые безыскусственным жаром, которого не превзойти было даже самым красноречивым служителям церкви, показывают, какое это было нежное и любящее сердце, какой смиренный и благочестивый дух, как мучительны были тревоги, молча сносимые ею, и с какой беззаветной верою она поручала тех, кто был ей дорог, заботам всемогущего вершителя судеб.
Что же до ее милости вдовствующей виконтессы, Эсмондовой новоявленной приемной матери, то она уже находилась в таком возрасте, когда чужие опасности и беды не в силах смутить душевный покой. Больше всего в жизни интересовали ее ныне козыри при карточной игре. Она была достаточно тверда в своей вере, но более не питала непримиримой вражды к нашей. Духовником ее состоял некий мсье Готье, француз весьма добродушного и покладистого нрава; он был вполне светским джентльменом по воспитанию, охотно игрывал в карты с деканом Эттербери, челсийским соседом миледи, и был на дружеской ноге со всей партией Высокой церкви. По всей видимости, мьсе Готье, состоявший в переписке с Холтом, осведомлен был обо всех особенностях положения Эсмонда и всегда выказывал полковнику Эсмонду свою приязнь и почтение; но, по вполне понятным причинам, полковник и аббат никогда не заговаривали на эту тему и оставались наилучшими друзьями.