История города Рима в Средние века
Шрифт:
Мечтательный принцип, непримиримо враждебный всякой практической общественной деятельности и всякой культуре, от которого люди с ужасом отрекались, выдвинут был, однако, во второй раз в качестве мирового религиозного идеала и внес одушевление в самые благочестивые сердца. Учение о совершенной бедности как об истинном последовании Христу составляло догматическое ядро еретических сект того времени, из которых лионские бедные или вальдены были особенно опасны для церкви, потому что их аскетическое учение производило впечатление апостольской истины и давало врагам папской монархии острое оружие. Ввиду его пышности, богатства и неапостольского могущества возникало горячее стремление к идеалам христианства, чистую первобытную картину которого еретики противопоставляли уродливой действительности. Папство поняло, что оно окажется в величайшей опасности в борьбе с охватившим его сознанием необходимости церковных реформ, если оно не найдет вновь в самом себе требования христианского самоотречения и не выставит его в качестве настоящей католической идеи. В надлежащий момент из среды церкви появились два замечательных человека, апостолы той же бедности, внесшие новую силу в церковь. Рядом с Иннокентием III стали Франциск и Доминик, знаменитые характеры того времени. Отношение их к церкви изображено в легенде о сновидении папы, который видел, что падающий Латеран был поддержан двумя незаметными
Загадочное стремление к мистическому братскому союзу, основным положением которого было отсутствие собственности, средством для жизни – милостыня и украшением – нищенская одежда, есть одно из самых необыкновенных явлений Средних веков, которое могло направить серьезную мысль того времени на размышление о важнейших общественных вопросах. Умбрийских идеалистов воспламенял не протест против неравного распределения имуществ на земле; они были циниками и коммунистами, исходившими не из философского умозрения, а из религиозного стремления, болезненно волновавшего тогдашнее человечество. Если бы серафический визионер занял, как обыкновенный ум, резкую границу между тьмой и светом, то он бы устранился от мира в качестве отшельника; но Франциск, подобно Будде, был проникнут любовью, вдохновенной натурой; поэтому он обладал способностью привлекать к себе людей. У этого пророка был гениальный взгляд на божество, который в другую эпоху сделал бы из него основателя новой религии. В свое время он мог быть лишь одним из святых церкви, бывшим уже при жизни в легендах образцом подражания Христу, язвы которого, как казалось его ученикам, были и на нем. Его последователи не бросались в бездну поэтического чувства, земные экстазы которого были им непонятны; они придали грубый внешний вид царству мечтательных наслаждений по ту сторону мира; они потребовали возведения энтузиастического состояния свободной души в организованное монашеское государство, в котором бедность, как мистическая королева, царила бы на золотом троне под гимны поющих нищенствующих братьев. Но эти ученики не могли, однако, реформировать человеческое общество, потому что хотя нужда изобретательна и революционна, но бедность без нужды не есть реформаторский принцип. Они побуждали своих святых быть законодателями, тогда как все они были теоретиками, а наивными Божьими детьми. Церковь запрещала учреждение новых монастырских уставов, потому что монашеских орденов было уже слишком много и все они обмирщились и притупились; поэтому Франциску или его ученикам было нелегко пробиться. Однако он нашел в Риме сильных друзей, благородного Якоба де Септемсолиис из рода Франджипани, богатого кардинала Иоанна Колонна, кардинала Уголино, его ревностнейшего защитника, бывшего потом папой Григорием IX, затем высокоуважаемого Маттеуса Рубеуса Орсини. Иннокентий, обладавший большим практическим смыслом, не понял, однако, значения возникавшего нищенствующего ордена. Может быть, он предчувствовал опасность провозглашения принципа, решительно враждебного светской власти церкви? Нет двух больших контрастов, как образы сидящего на троне в миродержавном величии Иннокентия III и смиренного нищего Франциска, который, как средневековый Диоген перед Александром, стоял перед папой, будучи выше его в своем ничтожестве, как пророк и проповедник, представлявший собой зеркало, в котором Бог как бы показывал этому папе ничтожность всякого земного величия. В самом деле, Иннокентий и святой Франциск суть два чудесных образа на оборотных сторонах отпечатка их времени. Однако великий папа не ставил святому никаких затруднений на его дороге; но только его преемник, Гонорий III, признал в 1223 г. орден Fratres minores (минориты, или меньшие братья) и дал ему на основании бенедиктинского устава право проповеди и исповеди.
Прежде всего францисканцы водворились в Риме в 1229 г. в госпитале С.-Блазио (в настоящее время это С.-Франческо в Трастевере); потом Иннокентий IV передал им в 1250 г. монастырь Св. Марии в Арачели, из которого были удалены бенедиктинцы. На древний Капитолий взошли торжествующие нищие братья в коричневых рясах, с белым веревочным поясом, и с вершины тарпейского замка, из легендарного дворца Октавиана, стал распоряжаться босоногий генерал нищенствующих монахов, приказаний которого слушались в подвластных «провинциях», которые, как в римские времена, простирались от крайних пределов Британии до азиатских морей
Странствуя по Умбрии со своими вдохновенными нищими, как Христос в Генисаретской долине с бедными рыбаками и ремесленниками, ассизский святой не предчувствовал, что на берегах Гаронны другой апостол достиг подобного же влияния. Кастилианец Доминик де Калагорра, образованный ученик епископа Диего де Ацеведо, вознамерился в 1205 г. во время путешествия по Южной Франции посвятить свою жизнь обращению тех смелых еретиков, которые восставали против церкви во имя евангельских идеалов. Франциск и Доминик были два Диоскура, но в самой глубине их характеров они были различны. Любвеобильный умбрийский энтузиаст проповедовал между нищими, вел разговоры с деревьями и птицами и посвящал гимны солнцу, тогда как Доминик, пылая страстным чувством, подобно Франциску, но оставаясь вполне в пределах действительности и полный энергии, совещался о практических способах истребления ереси с мрачными героями Альбигойской войны, епископом Фулько Тулузским, аббатом Арнольдом из Сито, легатом Пьером де Кастельно и страшным Симоном Монфором. Он был свидетелем гибели благородного народа; он видел дымящиеся развалины Безье, где по знаку фанатика Арнольда убито было 20 000 человек. Он в восторженном настроении молился в церкви в Мореле, в то время как Симон со своими крестоносными всадниками рассеял войско Петра Арагонского и графов Тулузских. Находясь в центре этих ужасов, от которых содрогнулся бы Франциск, фанатический испанец не чувствовал ничего, кроме горячей любви к церкви и молитвенного смирения. У него не было другого чувства, кроме стремления охранить людей от мнении, которые он считал нечестивыми. Начатки его ордена находились в женском монастыре Notre Dame de Pruglia, у подножия Пиренеев и в общинах Монпелье и Тулузы.
Он
Оба патриарха нищенствующего монашества, два светоча, блистающих на горе, как их называет церковь, были около Иннокентия III такими же апостолами церковного миродержавства, каким был монах Бенедикт возле папы Григория. Прежние учредители орденов основывали пустыни или аббатства, где монахи вели созерцательную жизнь, а собиравшие богатства аббаты в качестве имперских или ленных князей управляли вассалами; но Франциск и Доминик отвергли систему, через которую римский институт излучал светский характер. Их реформа состояла в возвращении к идеалу самоотречения и бедности, но также и в отказе от исключительно отшельнического образа жизни. Новое монашество поместилось в городской среде, в народной сутолоке; оно принимало в себя даже мирян в форме так называемых терциариев. Это деятельное, практическое отношение нищенствующих орденов ко всем жизненным направлениям давало им неизмеримую силу. Старинные ордена сделались аристократическими и феодальными; Франциск и Доминик демократизировали монашество, и в этом заключалась сила их популярности. Учения еретиков, демократический дух в городах, выступления низших слоев и всякие вульгарные элементы даже в языке подготовили почву для появления обоих святых. Их учения принимались как популярные откровения, на них смотрели как на церковные реформы, которые могли заставить замолчать справедливые упреки еретиков. Задавленный нуждой народ видел, как презираемая бедность возведена была на алтарь и поставлена в сиянии небесной славы. Поэтому приток к новым орденам был очень велик. Уже в 1219 г. Франциск мог насчитать на общем собрании в Ассизи 5000 братьев, следовавших за его орденским знаменем. Основание монастырей нищенствующих орденов скоро сделалось в городах таким важным обстоятельством, каким в наше время могло бы быть разве применение какого-нибудь открытия, изменяющего условия жизни. Богатые и бедные вступали в эти ордена, и умиравшие всех сословий желали быть одетыми в рясу святого Франциска, чтобы вернее попасть в рай.
Нищенствующие монахи имели влияние во всех слоях общества. Они оттеснили белое духовенство от исповеди и проповеди; они заняли кафедры в университетах. Величайшие учителя схоластики: Фома Аквинский, Бонавентура, Альберт Великий, Бэкон были нищенствующими монахами. Они заседали в коллегии кардиналов и, делаясь папами, достигали святого престола. Их голос проникал в самые тихие семейные жилища, в собрания горожан и к блестящему двору, где доходил до ушей короля, которого они были исповедниками и советниками; он раздавался в залах Латерана и в бурных парламентах республик. Они все видели и все слышали. Они странствовали по стране, как первые ученики Христа, «без посоха, без сумы, без хлеба, без денег» и босиком; но эти толпы нищих были в то же время организованы в сотни монастырей, распределенных по провинциям, и управлялись одной властью – генералом, по приказанию которого каждый из братьев готов был сделаться миссионером и мучеником, проповедником крестового или карательного похода, мировым судьей, вербовщиком войск для папы, судьей еретиков и инквизитором, тайным посланником и шпионом и самым строгим сборщиком и взыскателем разрешительных поборов и десятин для Латеранской кассы.
Римская церковь умно воспользовалась демократическим направлением этих орденов, содействовавших сближению ее с народом и в силу своих привилегий совершенно освободившихся от надзора светского духовенства и епископов. Папы постоянно образовывали из них готовые к бою войска, содержание которых им ничего не стоило. Убеждение в божественной власти пап тысячами путей вносилось этими нищенствующими монахами в сознание человечества, которое под влиянием угрызений совести, мечтательности, благожелательности, преданности и самопожертвования склонялось в терпеливом послушании перед велениями непогрешимого папы. Однако демократическая природа францисканцев трудно поддавалась управлению; их мистицизм грозил выродиться в ересь, и апостольский принцип бедности не раз ставил церковь перед опасностью. Орден раскололся уже вскоре после смерти его основателя, так как одна партия, более умеренная, руководителем которой был фра Элиа, наиболее уважаемый из учеников святого, требовала допущения, при известных условиях, дохода от имущества. Заповедь нищенской бедности превзошла законы человеческой природы, которая практически может выражать свою жизненную и волевую силу только в имущественных отношениях. Правда, Джотто рукой художника изобразил брак святого с просветленной бедностью в восхитительной картине на его могиле в Ассизи, но великий основатель нищенствующего ордена уже покоился в соборе, блещущем золотом и мрамором. Его нищие дети скоро устроили себе приятную жизнь в снабженных имуществом монастырях по всему свету, а бедность оставалась за воротами этих монастырей.
Однако же из пепла благочестивого святого возникла более строгая партия, отличавшаяся восторженной горячностью. Она утверждала принцип абсолютного отсутствия имущества не только своих, более склонных к удобствам жизни братьев, но и самой миродержавной церкви. Евангелием этой секты Святого Духа, или спиритуалов, были пророчества калабрийского аббата Иоакима де Флоре, который считал существовавшую до того времени церковь только преддверием к царству Святого Духа. Эти мужественные монахи имели смелость думать, что Франциск должен занять место апостолов, а их монашеское царство – место папское, чтобы начать предвозвещенный век Святого Духа, с которым не будет связано никакой формы, никакого управления, ничего твоего и моего.
Истории церкви и истории культуры известно о влиянии францисканцев и доминиканцев на человеческое общество. Мы не можем здесь рассказать ни о славной первоначальной их деятельности, ни о глубоком последующем упадке их идеала и о тех цепях тупоумного рабства, которые они наложили потом на свободу мысли и науки; мы не будем говорить о тех последствиях, какие имел для имущественных отношений и рабочей силы в гражданском обществе торжественно признанный принцип нищенства.