История города Рима в Средние века
Шрифт:
Время постройки этой базилики нам неизвестно; в конце VI века она уже была диаконией и называлась S.-Maria in Schola Graeca. Это название церковь получила от какой-то греческой общины, поместившейся здесь с незапамятных времен. Этой общине принадлежала не только эта диакония; вся окружающая местность составляла schola graecorum, и еще в X веке находящаяся здесь часть берега реки называлась Ripa graeca.
Возможно, что это название было дано базилике в отличие от S.-Maria antique (или nova со времени Льва IV) возле арки Тита. В VIII веке базилика называлась только in Schola Graeca, но со времени перестройки ее Адрианом она стала называться также in Cosmedin. Биограф папы объясняет это название тем, что церковь после того, как она была роскошно реставрирована, по праву могла называться in Cosmedin, т. е. разукрашенной. Но так как это название было присвоено также церкви Девы Марии в Равенне и еще одной церкви в Неаполе, то надо думать, что оно происходило, вероятно, от какого-нибудь места в Константинополе. Переселявшиеся в Италию греки переносили туда же из чувства благоговения к родине и некоторые отечественныe имена. В Равенне существовала церковь S.-Maria in Blachernis, называвшаяся так в память церкви того же имени императрицы Пульхерии в Византии, и даже в
Риме одно место на Авентине называлось ad Balcemas или Blanchemas. Адриан нашел церковь у Авентина в виде разрушившейся часовни, над которой возвышались развалины
3. Науки при Адриане. – Невежество римлян. – Культура лангобардов. – Адальберга. – Павел Диакон. – Школы в Риме. – Духовная музыка. – Исчезновение поэзии. – Стихотворные эпиграммы. – Утрата латинского языка. – Первые зачатки новоримского языка
Свои творческие силы Рим той эпохи вложил, по-видимому, исключительно в строительство церквей, и этих сил уже не осталось для работ научного значения. По крайней мере, школы словесности того времени окутаны глубоким мраком. В отношении образования римское духовенство, конечно, уже давно стояло гораздо ниже духовенства других стран; в том самом Риме, из которого получили свое начало монастыри Ирландии и Англии, монахи этих стран уже могли быть учителями. После Григория Великого не было человека, который дерзнул бы вступить в ученую беседу с такими людьми, как Беда или Алкуин, Альдгельм и Теодульф из Орлеана, Исидор и Павел Диакон. П одобно Григорию или Льву, создать себе славу богословскими трудами не стремился уже ни один папа, и перевод на греческий язык диалогов Григория, сделанный Захарией, являлся для того времени подвигом.
Монахи римских монастырей не находили нужным соперничать в образованности со своими братьями по ордену в аббатстве Боббио или в Монте-Касино, и лангобарды, на которых папы смотрели, как на отброс человеческого рода, чувствовали себя отомщенными, видя свое превосходство в деле знакомства с свободными науками. До падения лангобардского королевства Павия славилась учеными работами, которые производились в ней. Грамматик Феликс передал свою образованность знаменитому Флавиану, а последний был учителем лангобарда Павла Диакона, получившего громкую славу поэта и историка своего времени. Гибель лангобардов не столько описана наивным пером Варнефрида, сколько скрашена его возвышенным духом; точно так же падение злополучного Дезидерия умеряется светлым образом его дочери Адальберги, жены Арихиса, герцога Беневентского. Эта женщина отличалась обширным умом и искренней любовью к наукам и была второй из тех итальянских женщин
Средних веков, которые обессмертили себя своим влиянием на культуру. И заслуга этой женщины больше, что другие, одаренные столь же богато, как и она, явились уже в значительно позднейшие эпохи. Первые четыре века после падения Римской империи отмечены только двумя выдающимися германскими принцессами: дочерью Теодориха Амалазунтой и Адальбертой. Это редкое появление замечательных женщин уже само по себе говорит вообще о варварстве той эпохи. Павел Диакон, бывший секретарь короля Дезидерия, нашел дружеский приют у Арихиса в Беневенте и в Монте-Касино. По настоянию Адальберт, Павел Диакон написал Historia Miscella, составляющую дополнение и продолжение Евтропия. При богатом дворе Беневента и Салерно риторика и историография процветали, несмотря на бурные перевороты, которые переживала тогда Италия, лангобардская же принцесса владела одинаково и «золотыми изречениями философов, и перлами поэтов» и была знакома с историей народов столько же, сколько и с историей святых.
В Беневенте, Милане и Павии изучались грамматика, диалектика и юриспруденция; в Риме также, по-видимому, еще существовали ученые институты. В 787 г. Карл Великий взял с собой из Рима во Францию грамматиков и арифметиков. Рим все еще считался матерью семи гуманистических наук, хотя ни одна из них уже не имела в нем своего выразителя. Только духовная музыка развивалась в школе Латерана, основанной Григорием; каролинги получали своих учителей пения и органной игры из этой школы или посылали франкских монахов в Латеран, чтобы обучаться этим искусствам. Адриан уступил королю Карлу двух знаменитых певцов Феодора и Бенедикта; одного из них Карл назначил учителем римского церковного пения в Мец, другого – в Суассон. Но оба учителя жаловались, что им совсем не удалось научить франков с их хриплой гортанью делать трель.
Таким образом, под покровительством св. Цецилии музыка процветала в Риме, но муза поэзии молчала. Знакомство с языческими поэтами и ораторами, начавшее возобновляться только уже в XI веке, было утрачено со времени падения готского королевства. Правда, и после V века встречаются еще мифографы, пояснявшие и вкратце излагавшие сказания древних, но сомнительно, чтобы эти писатели принадлежали самому Риму. После Аратора в Риме не появлялось ни одного выдающегося поэта; Гомер, Виргилий и Гораций были более известны при дворе франков, чем в Риме, и в то время как «Гомер Карла», Ангильберт, и Алкуин слагали стихи, в которых они не всегда безуспешно старались воспроизвести блестящий и ясный стих Виргилия, в Риме мы находим единственные следы стихосложения и метрики древних только в надгробных надписях. В этом городе мертвых музы еще жили, но только подземной жизнью, и их замиравшие стоны относились только к могилам. Обычаи постановки христианских надгробных надписей привел вскоре к созданию особого рода поэзии; но эта поэзия успела достигнуть своего расцвета уже к середине IV века, когда даровитый папа,
Карл, изучавший науки под руководством Алкуина, за исключением грамматики, к которой относились также метрика и поэзия и которой Карл обучался у Петра Пизанского, любил сам писать иногда в стихах письма к своим друзьям; такие письма он посылал, между прочим, Адриану, и последний как благосклонный критик не забывал воздавать хвалу стихам Карла. «Я получил, – пишет Адриан, – превосходные, блещущие красой сладостные стихи вашего королевского, пресветлого и Богом благословенного гения, перечел каждый стих в отдельности и, объятый восторгом, проникся их мощью и выразительностью. Будучи по образованию и таланту самым выдающимся человеком в Риме, Адриан, в свою очередь, также отвечал иногда стихами, из которых несколько дошло до нас. Они написаны акростихами и по своей выразительности и метрике не ниже своего времени.
В общем, в VIII веке заметна глубокая порча языка. Письма пап к каролингам, на которые мы так часто ссылаемся как на первоисточник, служат этому достаточным доказательством. Эти письма шли из канцелярии Латерана, редактировались чиновниками scrinium'a или архива и должны были быть лучшей латынью, которую только знал в ту эпоху Рим. А между тем глубокая пропасть разделяет блестящее красноречие эдиктов Кассиодора от стиля этих папских писем, в которых не видно ни грамматики, ни логики; в особенности письма Стефана III отличаются набором слов. Неспособность изложить ясно мысль так же велика в этих письмах, как и варварство языка. Но если справедливо считать лучшей латынью римлян того времени ту, которую мы находим в Liber Pontificals и в Liber Diurnus, то можно представить себе, каков был язык, на котором говорили тогда в обыкновенной жизни. Мы можем судить о нем до некоторой степени по документам той эпохи, – все равно, будут ли это дарственные грамоты, судебные акты, надгробные или иные надписи, – и мы повсюду видим, как из обветшалых форм древней латыни начинают проглядывать слабые зародыши новоримского языка. От народного языка того времени не осталось, однако, никаких образцов. Знаменитая клятва Людовика и Карла Лысого представляет собою неоценимый документ linguae romanae и немецкого языка 842 г.; для lingua volgare в Риме того же и даже позднейшего времени мы не имеем никаких письменных следов. А между тем есть полное основание утверждать, что такой язык существовал и был не похож на официальную латынь нотариусов. Это утверждение справедливо, однако, лишь до известного предела: lingua latina должен был сохраниться в Риме дольше, чем где-нибудь, так как Рим был родиной этого языка; кроме того, Рим не подвергался враждебным вторжениям, которые сопровождались бы поселением в нем германцев массами. Не существует также никаких указаний на то, чтобы в то время для римлян переводились с латинского на общепринятый язык проповеди священников и акты нотариусов, как это практиковалось в Галлии. Достаточно испорченная латынь нотариусов должна была, конечно, подвергаться еще большей порче в устах народа. Римлянин времен Тацита также мало понял бы язык своего народа в описываемую эпоху, как мало понял бы Карл Великий немецкий язык нашего времени или мы язык наших предков времени Карла или даже Гогенштауфенов. Язык римлян претерпевал изменения по естественным законам в зависимости от времени. Причин, действовавших в этом смысле с первого века эпохи императоров, было много: вымирание сельского и городского населения, смешение его с рабами, которые массами отпускались на волю, и затем с иноземцами самых различных наций, наконец, упадок литературы и школ. Поэтому было бы ошибкой относить порчу древней латыни исключительно на счет готов и лангобардов вместо того, чтобы смотреть на эту порчу как на естественное последствие всего процесса жизни. Разрушительный процесс, которому подвергся величественный строй латинского языка, совершался точно так же сам собой как и падение Рима и других городов с их храмами, театрами и дворцами, и, читая первоисточники VIII века, мы можем проследить, как на остатках умиравшего языка Цицерона и Виргилия зарождались христиано-романские идиомы. Официальный и литературный язык VIII века, который только и известен нам, является полным отражением состояния самого Рима – тех противоречий, которые существовали и в его архитектуре, и в его формах жизни вообще, так как величественный призрак старины повсюду выступал еще из-за новых наслоений. Это противоречие между мертвым и живым обусловило то, что язык утратил свой строй; логические законы языка древних римлян были отвергнуты, и с падением языческой религии и древнего государственного устройства общества древняя латынь, язык героев и государственных мужей, мало-помалу перестала струиться живительным потоком. Но, застыв в своих разрозненных формах, этот язык в то же время подвергся некоторым превращениям и создал затем свои новые законы – одно из самых изумительных явлений в истории человеческой культуры. Переход в новое народное наречие был постепенно достигнут искажением окончаний, отбрасыванием конечных согласных, казавшихся тяжелыми и в речи, и для слуха, смешением гласных, заменой одних согласных другими и таким образом, окончание слов по падежам и роду оказываются утраченными в языке, и это порождает уже в VIII веке в самом литературном языке такие формы, которые звучат по-итальянски, позднее же, в X и XI веках, получают полное господство.
Глава VI
1. Внутренние условия жизни Рима и быта римлян. – Три класса народа. – Воинская организация. – Exercitus romanus. – Организация цехов (scholae). – Всеобщность цехового устройства. – Корпорации (scholae) чужестранцев: иудеев, греков, саксов, франков, лангобардов и фризов
В этой главе мы постараемся выяснить, в каких гражданских условиях находился город Рим в VIII веке.
Мы уже давно отметили деление римского народа на три класса: духовных, военных и класс граждан низшего сословия, или клир, знать и народ вообще. Духовенство и знать иногда сливаются в понятии о судьях (judices) и оптиматах; вооруженные же граждане образуют милицию, главой которой являются богатые, отмеченные знатным происхождением римляне. Изложить взаимные соотношения этих трех больших классов, которыми избирался папа, является труд-ной и едва ли разрешимой задачей для историка города, и эта трудность возрастет до крайности еще оттого, что духовное и светское начала постоянно переходят друг в друга.