История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1
Шрифт:
Наполеон пожелал тотчас подписать эту статью и затем отослал Меттерниха, осыпав его всеми возможными ласками. Так лев, превратившись вдруг в сирену, добился от ловкого министра единственной вещи, которой на самом деле желал, то есть продления перемирия.
Теперь Австрия, так страстно желавшая успеха посредничества, должна была применить всё свое искусство, чтобы не дать Наполеону ни одного предлога для дальнейшей потери времени, и без промедления ответить ему, что конвенция о посредничестве принята, согласие на продление перемирия получено и переговорщики, как и условлено, соберутся 5 июля. К сожалению, этого не случилось. Меттерних, отбыв из Дрездена 30 июня и прибыв в Гичин 1 июля, доставил великую радость своему повелителю, объявив, что посредничество принято: это позволяло австрийскому двору перейти из затруднительного положения союзника Франции к независимому и сильному положению арбитра. Поэтому Меттерних без труда добился незамедлительной ратификации конвенции, но сам предоставил предлог для потери времени, попросив перенести сбор полномочных представителей с 5 на 8 июля. Попросив
Союзники не понимали всего значения Плейшвицкого перемирия, когда подписывали его. Поначалу они видели в нем только средство уклониться от неизбежных последствий сражения при Бауцене, не подумав о преимуществе времени, которое оно доставляет Наполеону. Теперь, когда они ушли от опасности, получив основную выгоду перемирия, и видели, как с каждым днем продвигаются военные приготовления Наполеона, они почти сожалели о нем и были совершенно не расположены его продлевать. Более того, по мнению германцев, особенно пруссаков, любое откладывание военных действий означало шаг вперед в миротворческой политике Австрии и выглядело своего рода предательством. Поэтому потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы добиться согласия союзников в Райхенбахе, что повлекло за собой новую потерю времени. Тем не менее, поскольку Австрия обязалась продлить перемирие, невозможно было нанести ей оскорбление, объявив ее обязательство неосмотрительным и недействительным. Перемирие утвердили, но попросили, учитывая расстояния и уже истекшее время, нового переноса даты с 8 на 12 июля, пообещав, впрочем, что опозданий не будет. Меттерних известил министра Маре об этих решениях, но, давая о них знать, выразился по поводу продления перемирия как о чем-то само собой разумеющемся и не сообщил о его официальном признании государями Пруссии и России.
Ничто так не устраивало Наполеона, как отсрочки не по его вине. После того как австрийский двор переехал в окрестности Праги, Наполеон вызвал Нарбонна в Дрезден, удержал его там на несколько дней, а затем отправил исполнять роль посла уже в Праге. Послу поручили выразить сожаление по поводу последней отсрочки и в то же время посетовать на небрежение, с каким, похоже, отнеслись к официальному сообщению о согласии на продление перемирия, будто в этом согласии могли возникнуть сомнения. Наполеон разрешил Нарбонну вдобавок заявить, что Франция укажет и отправит своих переговорщиков, лишь когда станут известны и отбудут по назначению русский и прусский переговорщики, и намекнуть, что ими будут, вероятно, Нарбонн и Коленкур.
Направляя такие ответы, Наполеон намеревался воспользоваться неосторожными отсрочками, на которые пошла Австрия, для получения отсрочек новых, ловко связав их с теми, причиной которых являлся не он. Уже давно были запланированы поездки для осмотра мест, которым предстояло стать военным театром; если у него будет на это свободное время, следовало объехать берега Эльбы от Кёнигштайна до Гамбурга. Наполеон планировал даже съездить в Майнц и провести несколько дней с императрицей, которой не терпелось с ним повидаться и которой он намеревался публично засвидетельствовать свою привязанность. Тем не менее он решил начать с наиболее полезной из поездок, с той, что должна была позволить ему осмотреть Торгау, Виттенберг и Магдебург.
Наступило 8 июля. Нисколько не сомневаясь в том, что русский и прусский полномочные представители прибудут в Прагу не позднее 12-го, Наполеон мог бы назначить своих представителей, составить для них инструкции и отправить их (или же держать в готовности к отъезду по первому знаку). Даже если бы пришлось отложить поездки на несколько дней, ему следовало так поступить, ибо никакие выгоды в ту минуту не перевешивали важность конгресса. К тому же осмотр позиций и смотры войск не потеряли бы смысла, будучи произведены неделей позже. Напротив, потерпев еще день, Наполеон получил бы из Праги сообщения, на неполучение которых сетовал, узнал бы о назначении полномочных представителей, о точном времени сбора и официальном согласии на продление перемирия. Но ему больше нравилось притвориться, что он вынужден срочно отлучиться, потому что тогда пришлось бы отвечать на вопросы только по возвращении. Поэтому он внезапно заявил, что, откладывая отъезд до 9-го и так ничего и не получив из Праги, теперь вынужден покинуть Дрезден ввиду срочных дел в армии, и утром 10 июля отбыл в Торгау.
В минуту его отъезда в Дрезден пришли известия о последних событиях в Испании, вызвавшие радостное удивление у врагов Франции и весьма мучительное – у французов. Следует рассказать об этих новостях, политические последствия которых коснулись ситуации в Германии.
После объединения армий Центра, Португальской и Андалусской положение французов на Иберийском полуострове предоставляло еще немало благоприятных возможностей. Маршал Сюше, удерживавший Валенсию, Каталонию и Арагон, занимал самую важную часть Испании и владел всеми ее крепостями. Король Жозеф с армией Центра находился в Мадриде; перед ним, рассредоточившись на Тахо от Таранкона до Альмараса, располагалась Андалусская армия, а позади на правом фланге между Тормесом и Дуэро – Португальская. В таком положении опасаться Жозефу было нечего, если бы он, не рассредоточивая объединенные в недавнем времени армии, сохранял постоянную готовность бросить их на англичан при первом же их появлении. Численность всех трех армий в январе 1813 года составляла 86 тысяч человек всех
Кадисские кортесы по-прежнему беспорядочно, но с пламенным патриотизмом руководили делами испанского восстания, а лорд Веллингтон с гораздо большей последовательностью и твердой рукой – делами восстания португальского. Кортесы завершили свою конституцию, в точности скопировав конституцию Франции 1791 года, и приняли однопалатный парламент, наделив короля только правом приостанавливающего вето. В ожидании же, пока им будет возвращен король, Кортесы объявили себя представляющими всю полноту верховной власти, присвоили себе титул Величества и предоставили титул Высочества выборному регентству из пяти членов, наделенному исполнительной властью. Помимо французов и редких сторонников Жозефа, Кортесы воевали со всеми друзьями отмененного ими старого режима и беспрестанно конфликтовали с регентством, подозрительным в их глазах, поскольку оно состояло из выдающихся представителей духовенства и армии. Если бы не Русская катастрофа и поражение при Саламанке, если бы Жозефу лучше повиновались и лучше снабжали его деньгами, он мог бы со временем извлечь большую пользу из этого разделения испанцев.
В ту минуту раздоры усугубились из-за вопроса о командовании армиями. Победы Веллингтона и в особенности успешное увеличение португальской армии под его руководством внушили некоторым членам Кортесов мысль предложить ему верховное командование и испанскими войсками. Независимый и ревнивый дух нации поначалу воспротивился этому плану, но надежда на то, что испанская армия скоро сравняется с португальской и даже ее превзойдет, а главное, победа при Саламанке заставили преодолеть отвращение, и Веллингтона назначили фельдмаршалом. Этот знаменитый человек согласился с назначением при условии, что, во-первых, получит согласие своего правительства и, во-вторых, будет обладать абсолютной властью в отношении организации и движений армии. Британский кабинет дал, разумеется, свое согласие, и Веллингтон приехал зимой в Кадис, чтобы обговорить с регентством все вопросы, поднимаемые его будущим командованием. Ему предоставили почти всю полноту власти, какой он желал, но фельдмаршал весьма опасался, что, за недостатком денег и хороших офицеров, от испанцев будет мало проку. Ему обещали денег, не имея средств их раздобыть, а что до офицеров, напрасно он попытался бы восполнить их недостаток английскими офицерами. Никогда испанская армия не потерпела бы, несмотря на пример армии португальской, чтобы ею руководили иностранцы. Веллингтон уехал, решив заняться почти исключительно Галисийской армией, которой предстояло сражаться под его непосредственным командованием.
По возвращении во Фреснедо, у северной границы Португалии, он посвятил всю зиму подготовке к будущей кампании. Веллингтон намеревался, собрав 45 тысяч превосходно организованных англичан, 25 тысяч португальцев и около 30 тысяч более или менее обученных и снаряженных испанцев, выдвинуться на север Иберийского полуострова, дабы срубить под корень древо могущества французов в Испании. Тем не менее, после того как в результате объединения армий у Мадрида сконцентрировались силы французов в 80–90 тысяч человек, по меньшей мере равных англичанам и намного превосходящих португальцев и испанцев, он посчитал такое предприятие чрезвычайно опасным. Веллингтон готов был выдвинуться только при условии, что повстанцы Каталонии и Мурсии произведут отвлекающую атаку на Валенсию при поддержке англо-сицилийской армии, а английский флот, содействуя бандам Астурии и Пиренеев, отвлечет внимание Северной армии. Когда у него спросили совета относительно плана вторжения на юг Франции, пока Наполеон сражается в Саксонии, фельдмаршал отвечал, что прежде всего англичане озабочены оттеснением французов за Пиренеи и только следом за ними вступят во Францию. Но он вовсе не обещал такого результата, ввиду присутствия 86 тысяч человек, сосредоточенных вокруг Мадрида под командованием Жозефа.
Мысли британского главнокомандующего, которые нетрудно было разгадать даже без помощи дополнительной информации, достаточно ясно указывают, каким следовало быть плану французов, чтобы следующая кампания стала более успешной, чем предыдущие. Прежде всего, нужно было оставить все армии объединенными, а во-вторых, правильно выбрать позицию для их расположения. К сожалению, выбор позиций в окрестностях Мадрида был невелик. Поэтому лучше всего было бы оставить Мадрид, переместиться в Вальядолид, оставив в столице только необходимое снаряжение, отправить в Виторию больных, раненых, продовольствие и боеприпасы и расположиться в новой столице. Таково было мнение Журдана; но при всем благоразумии маршала оно было высказано без настойчивости, а чтобы победить нежелание Жозефа оставлять Мадрид, требовалась именно настойчивость. Однако Жозеф обладал столь здравым суждением, что не отверг мысли об оставлении Мадрида категорически, когда Журдан заговорил об этом. Если бы тот проявил настойчивость, можно было уйти из Мадрида в январе, использовать февраль и март на подавление северных банд, в апреле вернуться и объединиться к маю против Веллингтона, имея в запасе целый месяц для отдыха войск и подготовки к кампании 1813 года. Но замысел Журдана так и оставался неисполненным, пока из Парижа не пришли депеши Наполеона, содержавшие точные инструкции для предстоящей кампании.