История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2

Тьер Луи-Адольф

Весьма нуждаясь друг в друге, обе стороны старались договориться, и Пий VII назначил конгрегацию кардиналов для исследования вопроса об отзыве Конкордата и разрешения прочих трудностей. Требование французского двора значительно увеличить количество кафедр бесконечно устраивало римский двор, и Рим согласился на эту меру, не отозвав Конкордат, а просто увеличив количество епархий.

Оставался вопрос Неаполя. С удивлением Мюрата от того, что он всё еще сидит на неаполитанском троне, могло сравниться разве что удивление, которое испытывала при этом зрелище вся Европа. Когда в начале 1814 года коалиция еще сомневалась в победе, Австрия гарантировала Мюрату неаполитанский трон, дабы отделить его от Наполеона, и Англия подтвердила эту гарантию. Теперь, после окончательной победы, она, конечно, раскаивалась в своих преждевременных обязательствах. Державы,

не участвовавшие в переговорах, порицали поспешность Австрии и Англии, которые сами находились в замешательстве от содеянного и, не решаясь упразднить трон своими руками, были не прочь позволить проделать это кому-нибудь другому.

Все итальянские государи отказались признать Мюрата, в том числе и папа, за что Мюрат отомстил, как мы сказали, заняв Папскую область и Марке. Кроме столь грозного в моральном отношении соседа, Мюрат имел и другого, столь же грозного: то был Фердинанд IV, оставшийся королем в Сицилии и взиравший на Мюрата как на авантюриста, которого Европа по рассеянности ненадолго оставила на узурпированном троне. Как и следовало ожидать, законный наследник Бурбонов всеми средствами пытался вернуться в свою вотчину.

Таким образом, Мюрат в Неаполе (как и Мармон в Париже) мог оценить, чего стоит выигрыш от измены своему естественному пути, как бы ни были обоснованы обиды на несправедливость. Сожаления вели к угрызениям совести, и Мюрат раскаивался, что оставил дело Наполеона. Однако он не хотел давать собравшимся в Вене державам обоснованный предлог для низвержения его с трона, выказав неверность своим обязательствам. Послав на остров Эльба слова раскаяния, Мюрат воздержался от каких-либо компрометирующих действий и продолжал вести себя с державами как член коалиции, весьма довольный своим вкладом в победу над тираном Европы. Но он принимал искавших у него прибежища пьемонтских и ломбардских офицеров; принимал и французских, предлагавших ему свои услуги, хотя приказ Людовика XVIII призывал последних во Францию. Мюрат, к тому же, хорошо платил и тем и другим, ибо его финансы пребывали в весьма недурном состоянии. Он укреплял свою армию, составлявшую уже 80 тысяч человек, и проявлял о ней большую заботу, ибо в глазах Венского конгресса она являлась самым прочным основанием его прав. У него имелись в Неаполе сторонники среди знати и буржуазии, опасавшиеся возврата всего того, что нес с собой Фердинанд IV, но Мюрат не пользовался поддержкой лаццарони, тосковавших по прежним хозяевам, хотя нередко и рукоплескавших своему миловидному королю. То есть Мюрат еще получал некоторую поддержку, но уже не являлся тем, кем был в течение нескольких месяцев, – героем Италии.

Герой находился совсем в другом месте – на острове Эльба. Мечтавшие поначалу только об избавлении от droits rJunis и конскрипции, итальянцы вскоре начали жалеть о Наполеоне и теперь видели в нем идеального борца за их дело, побежденного и привязанного к скале, подобно Прометею. Не считая Тосканы, вся Италия от Альп до Мессинского пролива единодушно желала, чтобы правитель Эльбы покинул свой остров, встал во главе армии и двинулся на Милан.

Одна страна была удовлетворена меньше всех других и при этом справедливо возмущена и разочарована тем, как отплатили за ее усилия. То была Испания. Испанцы пролили потоки крови и выдержали героическую борьбу за возвращение своих королей, а в награду получили только кровавую и недалекую тиранию.

Фердинанд VII, по приказу Наполеона доставленный к границе и переданный испанским войскам, вступил в Херону 24 марта. Из Хероны он направился в Сарагосу, где нашел представителей регентства и Кортесов, которые потребовали, чтобы он сначала присягнул Кадисской конституции, то есть поступили почти так же, как Сенат в отношении Людовика XVIII. Фердинанд отказался объясняться с ними и из Сарагосы отправился в Валенсию, принимая по пути почести от населения, радовавшегося его возвращению и наступлению мира. Валенсия встретила короля ликованием. Войска принесли ему присягу, энтузиазм народа продолжал нарастать, и вскоре Фердинанд счел себя достаточно сильным, чтобы объясниться с мадридскими властями начистоту. Умные люди считали, что он не может принять без изменений конституцию, еще более неполную, чем наша Конституция 1791 года. Но генерал Кастаньос, самый влиятельный человек в Испании того времени, победитель Байлена, и Севальос, самый просвещенный из министров, советовали королю внести в конституцию лишь небольшие изменения

и не рвать с людьми, защищавшими его трон ценой собственной крови. Однако на тех, кто притязал ограничить его королевскую власть, Фердинанд VII гневался еще больше, чем на тех, кто пытался похитить ее у него навсегда, заперев в Валансе, и не пожелал идти по пути примирения. Вожди Кортесов были, к несчастью, столь же безрассудны и так же не склонны к уступкам, и согласие, из которого могло воспоследовать учреждение в Испании разумных институтов, стало невозможным. Получив через депутата регентства архиепископа Толедского просьбу объясниться насчет конституции, Фердинанд объявил, что не намерен ее признавать, отослал архиепископа в Мадрид, отменил все декреты Кортесов, принял всю полноту власти и выдвинул на столицу войска.

Народ и армия видели в нем короля, за которого так долго сражались, почти не понимали его теоретических споров с Кортесами и даже удивлялись, что ему отказывают во власти, сохраненной ценой стольких усилий. Своим воодушевленным повиновением они подтолкнули Фердинанда к вступлению в Мадрид в качестве абсолютного монарха, вольного предаться злоупотреблениям, которые грозили его погубить. Не успев водвориться во дворце, он удалил или заключил в тюрьму людей, самым энергичным образом боровшихся за спасение его короны, отослал архиепископа Толедского – главу регентства, всеми силами поддерживавшего исключительное королевское право, – в его епархию, восстановил инквизицию и усугубил нелепость реставрации самой черной и жестокой неблагодарностью.

Однако в Испании еще оставались люди, на которых либеральные доктрины Кортесов произвели впечатление, и хотя они не вполне таковые разделяли, свершившуюся реакцию они сочли нелепой и были готовы ей противостоять. Таких людей было особенно много в Каталонии. Некоторые члены Кортесов примкнули к ним, и, казалось, начало организовываться сопротивление. Видя подобное поведение сына Карла IV, испанцы подумывали призвать старого короля, которого помнили как мягкого, хоть и непросвещенного монарха.

Осложнения множились на глазах, и Фердинанд VII, приписывавший брожение умов интригам князя Мира, удалившегося в Рим к Карлу IV, потребовал, чтобы Святой престол выслал бывшего министра в Пезаро. Старый король, неизменно верный своему фавориту, жестоко разгневался, услышав эту новость, и выказал намерение покинуть Рим и отправиться в Барселону или в Вену, дабы просить Испанию или Европу вернуть ему трон и отомстить его бесчеловечному сыну. Успокоить его удалось с большим трудом, понадобилось вмешательство папы.

Описанную нами картину дополнит краткое изложение отношений Испании с кабинетом Тюильри. В июле был, наконец, подписан мирный договор, и дело ограничилось взаимным возвратом пленных. Но Франция тайно обещала Испании добиться в Вене возвращения Пармы королеве Этрурии, а неаполитанского трона – Фердинанду IV, уже восемь лет владевшему одной Сицилией. Впрочем, французский двор было нетрудно убедить поддержать подобные требования, ибо он мог выдвинуть их и от собственного имени. Но в то же самое время Испания заключила с Англией тайное соглашение не возобновлять семейного пакта с Бурбонами и внезапно, по непонятной причине, порвала дипломатические отношения с Францией. Дело в том, что вождь герильясов Мина, который доставил нам столько хлопот и которым Фердинанд VII мог бы гордиться, также оказался в числе тех, кого реставрированный монарх преследовал за сопротивление своей абсолютной власти. Знаменитый партизан скрывался в Байонне, и испанский консул с согласия французских властей арестовал его на французской территории. Людовик XVIII и герцог Беррийский возмутились оскорблением, нанесенным французской короне, пожелали, чтобы Мину отпустили, выдали французского агента, сообщника беззакония, и потребовали у испанского двора репарации. Когда Фердинанд VII отказал в репарации и вдобавок потребовал ее сам, дипломатические отношения между странами были разорваны.

Такой была ситуация в Европе, избавившейся от Наполеона, но претерпевшей своего рода повсеместную контрреволюцию, и это были еще не все беды, ей грозившие. Казалось, после пятнадцати лет страданий, причиненных чрезмерными притязаниями Наполеона, крах ненасытного завоевателя должен был послужить уроком и научить всех умерять свои притязания. Ничуть не бывало, – своей безудержной жадностью державы-победительницы, казалось, старались скорее оправдать Наполеона, нежели заставить благословлять его падение. Прискорбное зрелище представляли они в ту минуту в Вене, где назначили встречу на 1 августа.