История лавочника

Кокоулин Андрей Алексеевич

Еще девочка эта…

— Дедушка Файрулла!

Легка на помине! Торопится, тащит по земле к лавке какую-то тяжесть, завернутую в грязную ткань. Кривой след тянется от дальнего конца площади.

— Дедушка Файрулла, помоги!

Выпрямившись, Тиль смотрит на лавочника.

— Девочка, — говорит Фаруллах, — я никому не помогаю. Таков порядок. Если будешь всем помогать, останешься голым.

— Но это же вам…

— Мне? — Лавочник нюхает воздух. — Мне не нужно то, что ты тащишь.

— Как будто вы знаете!

— Знаю.

Там расколовшееся ядро. У него нет истории, только сколы.

— Ну вот, — огорчается Тиль, — а я думала, вы обрадуетесь.

— Я радуюсь, — говорит Фаруллах. — Радуюсь, что не заплачу за этот кошмар и хрофтинга.

— Ну и что! А я зато на ваш хрофтинг купила чуть-чуть муки. С дынными корками знаете, какая каша выйдет!

— Не надо подробностей, — машет руками лавочник. — И это… отнеси ядро обратно.

Девочка хмурится.

— Вот еще! Я оставлю его вам у ступенек.

Она берется за концы тряпки и, пыхтя, волочет груз. Фаруллах качает головой.

— Почему ты такая упрямая?

— Потому что я — Тиль! А вы можете помочь мне совсем чуть-чуть?

Лавочник меряет расстояние от Тиль до крыльца. Тиль щурится. На шее у нее висит ожерелье из мелких косточек.

— Хорошо. Но это единственный раз!

Фаруллах, удивляясь самому себе, сходит со ступенек. Я просто хочу, чтобы она поскорее убралась, думает он. Девочка подает ему конец тряпки, и вдвоем они быстро подтаскивают ядро к дому. Бум-м! — камень стукается о камень.

— Все?

— Все! — кивает Тиль.

— Ну и иди, — говорит Фаруллах, берясь за дверную ручку.

— Ага. Я вам завтра еще что-нибудь принесу, — обещает девчонка.

— О, годы мои! — стонет лавочник, оборачиваясь. — Я не подаю ни денег, ни еды!

— Я вам что, попрошайка? — возмущается Тиль. — Я проберусь в развалины дворца султана и найду там сокровище!

— Дурочка! — закатывает глаза Фаруллах. — Там ничего нет.

— А я найду!

— Ищи.

— Вы же не дадите мне в долг?

— Девочка, я никому и никогда не даю в долг. Я лавочник, а не благотворитель. У меня есть строгие правила. Это вы все занимаетесь непонятно чем, а ко мне приходят…

— Кто? Вас все боятся. Моя мама считает, что вы колдун.

— А ты что же? Не боишься?

— А мне все равно, я бедовая. У меня, видите, и двух зубов нету, и пустынник меня уже убивал, — Тиль настороженно смотрит на Фаруллаха. — Вы же не колдун?

— Может быть, — говорит старик, отворачивается и поворачивается снова, корча морщинистое лицо. — Бу!

Девочка делает один шаг назад.

— Вовсе не страшно.

— Все, — хватается за дверную ручку Фаруллах, — иди ищи, что хотела.

— А что вы делаете с вещами? У вас же, должно быть, много вещей.

Под треньканье колокольчика лавочник скрывается внутри, но через мгновение выглядывает наружу.

— Тебе действительно интересно?

— Ага, —

кивает Тиль.

— Заходи.

Фаруллах пропускает девочку в сумрак лавки. Он протискивается за прилавок, доливает в лампу масла и заново поджигает фитиль с помощью тонкой, едва тлеющей палочки. Свет дрожащими зернами рассыпается вокруг.

Тень Фаруллаха покачивается, доставая тюрбаном свисающие с потолка ремешки и цепочки.

— Сядь, — говорит старик девочке.

Тиль садится на скамейку, которая еще помнит звонкий смех Гассанхара. Фаруллах оглядывает полки и берет в руки первый предмет — вырезанную из твердого серого камня фигурку лошади с обожженной мордой. Закрыв глаза, он рассказывает ее историю — про темное путешествие камня сквозь породу, про работу воды, ветра и усилия резчика, про обидный скол и из-за этого — куцый, закругленный хвост. Он говорит про радость, заключенную внутри, про детские пальцы, хватавшиеся за раскрашенную ягодами гриву, про стук сердца, пойманный однажды прижатой к груди фигуркой. Про взросление, про забвение, про пожар и про трещинки времени, сбегающие по крупу к выпуклому брюху. Все так.

Фаруллах вздыхает и с некоторым удивлением обнаруживает, что девочка еще сидит на месте.

— Еще, — шепчет Тиль.

В глазах ее горят огоньки.

О, годы, как Фаруллах может отказать? Он берет второй предмет — деревянный пенал, в котором когда-то хранились пряди волос и молочные зубы, и рассказывает его историю. Долгий поход, волчий вой, дикие тени. Ожидание и надежда. Плеск волны о борт многовесельного корабля. Печаль и память.

За пеналом следует тонкая золотая пластинка с несостоявшимся пейзажем, а за пластинкой — мотыжное древко.

Тиль слушает молча, но на ее лице отражаются все произнесенные Фаруллахом слова, и оно меняется вслед за ними, становясь то грустным, то веселым, то тревожным, то беззаботным. Лавочник, всю жизнь обретающийся среди вещей, замечает это с трепетом, близким к священному. Он никогда не вглядывался…

— Все, — хрипит Фаруллах, избегая пугающей мысли, — мне нужно отдохнуть, я устал, я стар, девочка.

Тиль поднимается.

— А завтра, дедушка Файрулла?

— Да, — рассеяно отвечает он, — лучше завтра… завтра можно… Постой! — выдыхает он, когда звенит колокольчик.

— Что?

— Вот, — лавочник выкладывает на прилавок монетку. — Это тебе, за то, что ты слушала.

— Спасибо, дедушка Файрулла!

Хрофтинг пропадает в кулачке, радостная беззубая улыбка Тиль отпечатывается где-то в глубине удивленной души Фаруллаха.

Старик качает головой.

— Что-то не то, — шепчет он. — Непорядок.

Убедившись, что остался один, Фаруллах убавляет фитиль в лампе и отдергивает занавесь слева от прилавка. Открыв узкую дверь, он переходит в пристройку, испятнанную солнцем сквозь прохудившуюся крышу.