История Лизи (др. перевод)
Шрифт:
(бум! бул!)
они снаружи, в снегу.
Лизи сидела на кухне с закрытыми глазами. Кедровая шкатулка стояла перед ней на столе. Солнечный свет, вливавшийся в восточное окно, пробивал веки, превращаясь в темно-красный свекольник, который двигался в ритме ее сердца – очень уж быстром ритме.
Она подумала: «Ладно, это воспоминание прорвалось. Но, полагаю, только с ним одним я смогу жить. Только оно одно меня не убьет».
Я пыталься и пыталься.
Она
Пускающих дурную кровь среди прочего отличало желание убивать.
А тупаки? Тем вечером Скотт рассказал ей и о них. Тупаками он называл растениеподобных кататоников вроде ее сестры, которая лежала сейчас в «Гринлауне».
– Если все это для того, чтобы спасти Аманду, Скотт, – прошептала Лизи, – забудь об этом. Она – моя сестра, и я ее люблю, но не настолько. Я бы вернулась туда… в этот ад… для тебя, Скотт, но не для нее или кого-то еще.
В гостиной зазвонил телефон. Лизи подпрыгнула, словно ей ткнули в одно место шилом, и закричала.
Глава 9
Лизи и чёрный принц инкунков
(Долг любви)
Если Лизи и заговорила не своим голосом, Дарла этого не заметила. Она испытывала слишком уж сильное чувство вины. Но при этом радость и облегчение. Канти возвращалась из Бостона, чтобы «помочь с Анди». Как будто она могла. Как будто кто-нибудь мог, включая доктора Хью Олбернесса и весь персонал «Гринлауна», думала Лизи, слушая, как тараторит Дарла.
Ты можешь помочь, – прошептал Скотт, который всегда находил, что сказать. Даже смерть, похоже, не могла его остановить. – Ты можешь, любимая.
– …на все сто процентов ее собственная идея, – уверяла Дарла.
– Да, да, – прокомментировала Лизи. Она могла бы указать, что Канти и сейчас наслаждалась бы пребыванием в Бостоне в компании мужа, понятия не имея о проблемах, возникших с Амандой, если бы у Дарлы не возникло насущной потребности позвонить сестре (как говорится, «чтоб жизнь медом не казалась»), но меньше всего ей хотелось затевать ссору с Дарлой. А чего ей хотелось, так это поставить эту чертову кедровую шкатулку под meingottскую кровать и посмотреть, сможет ли она забыть, где нашла это «сокровище». Пока она говорила с Дарлой, в голову пришла еще одна из старых аксиом Скотта: чем больше тебе приходится возиться, открывая посылку, тем меньше тебя волнует, что в ней. Лизи полагала, что аксиома эта применима ко всем пропавшим вещам, в частности, к кедровым шкатулкам.
– Ее самолет приземлится в аэропорту Портленда вскоре после полудня, – продолжала тараторить Дарла. – Она собиралась взять напрокат автомобиль, но я сказала, нет, это глупо, я смогу заехать в аэропорт и забрать тебя. – Пауза, предшествующая последней очереди. – Ты могла бы встретиться
«И о каких добрых прежних временах идет речь? Тех, когда ты дергала меня за волосы, или о других, когда Канти гонялась за мной и дразнила «Губки-сиськи у маленькой Лизьки»?» Но сказала другое:
– Вы поезжайте, а я присоединюсь к вам, если смогу, Дарл. Мне тут нужно кое-что сделать…
– Опять что-то готовишь? – Теперь, признав свою вину в том, что заставила Кантату вернуться в родные края, Дарла считала себя вправе и грубить.
– Нет, занимаюсь старыми бумагами Скотта. – И где-то она не грешила против истины. Потому что, как бы ни закончилась эта история с Дули/Маккулом, она хотела освободить рабочие апартаменты Скотта. Пусть все бумаги отправляются в Питтсбург, где им, безусловно, самое место, но с условием, что ее приятель-профессор к ним не прикоснется. Вуддолби мог хоть повеситься, Лизи это не волновало.
– Понятно. – Дарле ее слова определенно не понравились. – Ну, в таком случае…
– Я присоединюсь к вам, если смогу, – повторила Лизи. – Если нет – увижусь с вами уже в «Гринлауне».
Но сразу отделаться от Дарлы не удалось. Она сообщила всю информацию о рейсе Канти, которую Лизи послушно записала. Черт, она даже подумала, а не поехать ли ей в аэропорт Портленда. По крайней мере эта поездка вытащит ее из дома – подальше от телефона, от кедровой шкатулки, от большинства ужасных воспоминаний, которые, похоже, так и вились над ее головой.
И тут, прежде чем она сумела остановить его, еще одно воспоминание вырвалось наружу. Лизи подумала: Ты не просто вышла из-под ивы в снег, Лизи. В этом переходе было нечто большее. Он вывел тебя…
– НЕТ! – вскричала она и шлепнула ладонью по столу. Звук собственного крика испугал, но принес нужный результат: резко и полностью оборвал опасную цепочку мыслей. Впрочем, мысли эти могли вернуться… и это была бы беда.
Лизи посмотрела на кедровую шкатулку, стоящую на столе. Таким взглядом женщина могла бы одарить любимую собачку, которая ни с того ни с сего укусила ее. «Вернешься обратно под кровать, – подумала Лизи. – Вернешься обратно под meingottскую кровать, и что потом?»
– Бул-конец, вот что, – ответила она. Вышла из дома и пересекла двор, направляясь к амбару, держа шкатулку перед собой, словно в ней лежало что-то очень хрупкое или взрывоопасное.
Дверь в кабинет она нашла открытой. От порога на полу коридора лежал освещенный прямоугольник: в кабинете горел свет. Последний раз Лизи уходила из кабинета смеясь. И не помнила, оставила ли дверь открытой или закрыла за собой. Она подумала, что свет был погашен, подумала, что вообще не зажигала его. Но, с другой стороны, в какой-то момент она абсолютно не сомневалась в том, что кедровая шкатулка доброго мамика стоит где-то на чердаке, не так ли? Может, один из помощников шерифа заглянул сюда и оставил свет включенным? Лизи полагала, что такое возможно. Она полагала, что возможно все.