История любви одного парня
Шрифт:
предупредили продавца, которая вызвала охрану. У мамы была истерика. У меня была истерика. Я
никогда не делал этого прежде, но тогда закрыл глаза и начал молить – ни человека, ни силу,
возможно, будущее – чтобы с ней было все в порядке. Только несколько недель назад я узнал
слово «похищение» и казалось мой мозг перестроился так, что я видел все сквозь призму
возможного сценария похищения.
Мне становилось легче, когда я снова и снова повторял – пожалуйста,
будет в порядке, пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке, пожалуйста, пусть с ней все
будет в порядке – и возможно, позже для меня всегда обретали смысл слова Себастиана, когда он
говорил, что ему становилось легче, когда он молился. Я понимал, что беспомощен, но мне все
равно казалось, что мои намерения имели силу, что они могли изменить траекторию всего, что
произошло с моей сестрой.
Я навсегда запомню, каким спокойствием меня накрыло. Я продолжал твердить про себя,
подошел и обнял маму, пока продавец истерично бегала повсюду, и мое спокойствие передалось
ей. Мы просто так и стояли, молча вдыхая и выдыхая, веря, что она где– то поблизости, пока
охранник рявкал приказы в рацию, а продавец проверяла каждую подсобку. Мы стояли, так пока
Хейли не показалась в пыльном зазоре между стеллажами в самом дальнем углу магазина, с самой
огромной, гордой улыбкой и не прокричала:
– ХЕЙЛИ ВЫИГРАЛА!
Были и другие случаи. Ощущение, что кто– то предостерегал меня, держаться подальше от
океана однажды, когда пляж в итоге закрыли из– за опасной приливной волны. Успокоительное
облегчение от того, что я был расстроен из– за чего– то и вдруг смог остановить катастрофичный
сценарий, вдохнуть и выдохнуть – задаваясь вопросом, что это было, отчего паника закручивалась
беспрерывно, и напоминало мне расслабиться. Иногда случаи были незначительны, иногда
важными, но я всегда чувствовал, что они были частью человеческого существования, воспитания
заботливых людей.
Однако, воспитание заботливыми людьми не объясняло того, что случилось в тот
воскресный день. Мы с Брекином пошли на улицу с Фрисби в руках. Погода была потрясающей –
почти двадцать четыре градуса без ветра и с ясным небом. Странный морской слой, повисший в
воздухе до обеда, испарился, а небо было нереального голубого цвета, цвета, который запоминает
и замечает каждый турист. Ярко– зеленая Фрисби Брекина разрезала его, туда и обратно между
нами. Мы петляли между людьми на лужайке, извиняясь, когда Фрисби приземлялась у чьих– то
ног или – один раз – врезалась в их голень. Мы начали, когда
бросали, носились и ловили, солнце в итоге оказалось прямо перед моими глазами.
Я, вероятно, романтизирую это сейчас – по сути, даже в свои самые атеистские мгновения,
я понимаю, что романтизирую, – но оглядываясь назад, я вижу структуру нашей игры, как
петляющего, точного спирографа. Каждый бросок Брекина, который я ловил, я смещался на
22 Американская сеть универсальных магазинов.
точное количество градусов: десять, пятнадцать, двадцать, тридцать, пока не повернул ровно на
девяносто градусов с того места, откуда начал.
У каждого своя походка, как уникальные и узнаваемые отпечатки пальцев. Походка
Себастиана всегда была прямой, неспешной и осторожной: каждый шаг за предыдущим. Я знал
его плечи – широкие, мускулистые – и как его голова смыкалась с шеей – подбородок вверх в
своего рода изящной осанке. Я знал, что он ходил, свободно спрятав большой палец в ладонь, так
что всегда казалось, будто он слегка сжимает правую руку в кулаке, когда его левая спокойно
болталась с боку.
И там был он, освещенный со спины. Ни одна из его черт не была различимой, только
походка, его приближение ко мне.
Брекин бросил Фрисби, и мой удивленный, изучающий взгляд уловил сердцевину солнца,
и диск проплыл мимо мня.
Когда яркое пятно наконец– то растворилось в моих глазах, я снова посмотрел мимо
Брекина. Теперь фигура была ближе, но в итоге оказалась не Себастианом. Это был кто– то другой
с великолепной осанкой, поднятым подбородком и правой рукой, свободно сложенной в кулак.
Очень похож, но не он.
Я помню, как узнал на биологии в одиннадцатом классе, что нейроны, которые
сигнализируют о боли, еще называемые С– волокнами, на самом деле обладают самой медленной
проводимостью аксонов. Болезненное ощущение дольше доходит до мозга, чем чуть ли не все
остальные типы информации – включая сознательное осознание, что приближается боль.
Учительница тогда спросила нас, как мы думаем почему это может быть эволюционно выгодно, и
тогда это казалось очень просто: нам нужна способность избежать источника боли, до того как он
нас ослабит.
Мне нравится думать, что я каким– то образом готовился к боли осознания. В данном
случае, слепящее солнце достигло меня первым, предупреждая о приближающемся болезненном
сигнале – надежде. Напоминанием мне, что естественно, это не мог быть Себастиан. Я жил в ЛА.