История любви одного парня
Шрифт:
совершил ошибку – но она все равно нужна мне в моей жизни? Будет ли всего этого достаточно?
– Рядом. Бедняжка проснулась с какими– то желудочными проблемами, и пришлось
остаться дома. Разве она не писала тебе?
Табличка «выход» сияет зеленым над лестницей, и я зажмуриваюсь. Я выбрался из кровати
Отэм и ушел не оглядываясь. Когда я, наконец, привел мысли в порядок, она не отвечала. Я писал
письма на почту, звонил и скидывал смс– ки.
Я тру глаза основанием
– Я, наверное, не заметил.
– Мне жаль, Тан. Надеюсь, ты не прождал ее сегодня утром на улице.
– Нет. Она не спит? Возможно поговорить с ней? – мой голос – чистое, хрупкое отчаяние.
– Тут тест по математике, и я понадеялся, что в ее шкафчике есть заметки.
– Она спала последний раз, когда я проверяла ее. Я могу разбудить ее, если нужно.
Я колеблюсь.
– Нет. Нет, все в порядке.
– Я просто ухожу на работу, но оставлю ей записку на двери. Она увидит ее, когда
проснется.
Я держу голос ровным достаточно долго, чтобы завершить звонок, и пихаю телефон
обратно в карман.
Звонок звенит, и коридор снова заполняется и пустеет, но я не шевелюсь. Я даже не знаю,
сколько времени.
Я представляю, что похож на статую: сижу на лавочке, обрамленный большим окном за
моей спиной. Я сгибаюсь в талии, локти на колени, смотрю в пол, и пытаюсь заставить себя
полностью замереть. В голове хаос, но пока я тут сижу, не шевелясь, в ней тоже все начинает
успокаиваться.
Легко понять, что я – козел, что повел себя импульсивно – как и всегда – и потенциально
разбил еще одно сердце, чтобы отвлечься от истерзанного состояния своего собственного. Я сижу
и начинаю представлять, что вырезан из чего– то холодного и бесчувственного. Не уверен,
замечают ли меня люди или просто говорят, что мне нужно побыть одному, но я вижу, как
мелькают ноги передо мной, и никто не окликает.
Кроме одного.
– Таннер.
Я поднимаю глаза, пугаясь, и смотрю на Себастиана, остановившегося на полпути на
лестнице. Он делает один пробный шаг, а затем второй, пока ученики пробегают мимо него,
надеясь успеть на третий урок до последнего звонка.
Он тоже хреново выглядит, впервые в жизни. Меня поражает, что среди всего остального,
я едва вспоминал его. Мне рассказать ему об Отэм? Несмотря на то, что он сказал вчера, он здесь
– и мы все еще вместе?
– Что ты здесь делаешь?
Он направляется ко мне, руки затолканы в карманы худи, и останавливается, когда
достигает верхней ступеньки.
– Я приходил к тебе домой.
– Меня там нет, – я бесстрастен. Я не хочу, казаться таким, но так получается. Статуя
растрескивается намного
– Да, я уже понял, когда открыл твой отец, – Себастиан не виделся с моим отцом с того
дня, как тот застукал нас, и он должно быть тоже об этом думает, потому что румянец высоко
поднимается по его щекам.
– Ты разговаривал с моим отцом?
– Всего минуту. Он милый. Сказал, что ты в школе, – он опускает свой взгляд на ноги. –
Не знаю, почему я сам до этого не додумался.
– А разве ты не должен быть на учебе?
– Ну да.
– Прогуливаешь, – я пытаюсь улыбнуться, но улыбка кажется гримасой. – Так значит,
идеальный Себастиан не такой уж и идеальный.
– Думаю, мы оба знаем, что я не идеальный.
Я даже не знаю, как вести этот разговор. О чем мы говорим?
– Зачем ты пришел?
– Я не хотел оставлять все так, как было вчера.
Только от упоминания этого мой желудок ухает.
– Разрыв, ты имеешь ввиду?
Лицо Отэм всплывает в моих мыслях, ощущение того, что мы натворили, и тошнота
подступает к горлу. Я искренне волнуюсь, что меня стошнит, и откидываю голову к потолку,
втягивая воздух.
– Да, – тихо произносит он. – Я уверен, что было ужасно сказать то, что ты сказал и
получить такой ответ от меня.
Я опускаю на него взгляд, чувствуя тяжесть слез под нижними веками. А что я сказал? Я
хочу, чтобы он признавал слова.
– Ага. Довольно ужасное ощущение, когда я говорю тебе, что люблю, а ты расстаешься со
мной.
Снова этот румянец, и я практически вижу восторг, который он ощущает, когда слышит
три этих слова. Это глупо, но и так несправедливо, что он может радоваться чему– то, что кажется
веревкой стягивает мою грудь, и стягивает все сильнее, сколько я повторяю их.
Он сглатывает, и мускул подрагивает на его челюсти.
– Мне жаль.
Ему жаль? Я хочу рассказать ему, что натворил – потому что это было дважды
предательством – но не думаю, честно говоря, что смогу произнести слова, не сломавшись. Прямо
сейчас, мы говорим достаточно тихо, что нас никто не слышит. Но если я сломаюсь и начну
плакать? Для всех станет очевидно, какого рода между нами разговор. Я не готов к подобному, и
даже после всего, я хочу его защитить.
На его лице идеальное, терпеливое выражение. Я уже вижу в этот момент, каким
прекрасным миссионером он станет. Он выглядит заботливым и абсолютно искренним, но каким–