История любви одного парня
Шрифт:
то образом…безмятежно отстраненным.
Я встречаюсь с ним глазами.
– Ты когда– нибудь представлял меня в своей жизни после этого семестра?
Он на мгновение кажется растерянным. Я знаю это, потому что будущее – всегда было
абстрактным понятием. У него были планы, конечно – книжный тур, миссия, возвращение домой,
завершение учебы, наверное, знакомство с какой– нибудь милой девушкой и следование плану
Господа – но меня никогда не было в них. Может, рано утром или в каком– то секрете,
уголке его сознания, но ни в одной настоящем, значимом плане.
– Мне кажется, я не так много представлял, – осторожно произносит он. – Я не знаю, как
пройдет книжный тур – я никогда в них не ездил. Я не знаю, каково будет уехать на миссию – я
никогда не делал этого. Как никогда не делал этого тоже, – он указывает между нами
указательным пальцем, и это кажется каким– то обвинительным, как будто я втянул его в это.
– Знаешь, чего я не понимаю? – спрашиваю я, проводя ладонью по лицу. – Если ты не
имел ни единого намерения, чтобы кто– то узнал или это что– то бы значило, тогда зачем ты
водился со мной перед своей семьей и церковью? Ты хотел, чтобы тебя поймали?
Что– то вспыхивает на его лице, и спокойная, отстраненная маска слетает. Разве эта мысль
никогда не приходила в его голову? Его рот открывается и закрывается снова.
– Я… – начинает он, но больше нет места легким ответам или остротам из церковного
руководства.
– Я знаю, ты говорил, что молился и молился и, что Бог сказал тебе, что быть со мной не
плохо, – на этом Себастиан разрывает зрительный контакт, чтобы оглянуться за спину, и
убедиться, что мы все еще одни. Я подавляю разочарование – он пришел сюда за мной, ради всего
святого – и продолжаю. – Но когда ты занимался этим, ты вообще задумывался о том, насколько
это подходит твоему будущему, и тому кто ты есть, и что означает быть геем?
– Я не…
– Я знаю, – рычу в ответ. – Я понял уже. Ты не гей. Но ты когда– нибудь заглядывал в
себя, пока молился и пытался найти росток того, кто ты есть, вместо того, чтобы снова и снова
просить у Бога разрешения взглянуть?
Он больше ничего не говорит, и мои плечи опускаются. Я просто хочу уйти. Без единого
предположения, зачем он искал меня, я не могу исправить все за нас двоих. Себастиан собирается
уйти, и я должен позволит ему.
Я встаю впервые за то время, что кажется часами. У меня слегка кружится голова, а кровь
вся оттекает к ногам, но приятно двигаться, иметь новую цель: Отэм.
Я подхожу и останавливаюсь рядом с ним, наклоняясь ближе, чтобы прошептать и уловить
его такой знакомый запах.
– Мне, на самом– то деле,
это, зная, что меня ждет, и все равно подарил тебе это. Но я не хочу, чтобы ты разбил свое
собственное. В твоем сердце так много места отведено церкви, но есть ли там место для тебя
самого?
***
Я слышу музыку, как только выбираюсь из машины. Окна небольшого двухэтажного
домика Отэм закрыты, но стучащие басы ее дэт– металла грохочут об их рамы. Она сдвинулась с
печали и спряталась под одеялом с дэт– металом.
В конце концов, это хороший знак.
Обычно я подстригаю траву летом, и прямо сейчас она нуждается в хорошей стрижке;
буйные клочки травы ползут по краю их подъездной дорожки. Я делаю мысленную пометку,
привезти газонокосилку в конце этой недели…если Отэм позволит мне. Мы, может, даже
общаться не будем.
Равномерно дыша, я звоню в дверь, понимая, что она, наверняка, не услышит этого из– за
музыки. Никаких движений в доме. Я достаю телефон и снова набираю ее номер. Моя голова
дергается, когда – впервые с прошлой ночи – действительно идут гудки, а не уходит сразу на
голосовую почту. Она не отвечает, и все равно меня переключает на голосовую почту. Я оставляю
еще одно сообщение: Отэм, это я. Пожалуйста, перезвони мне.
Пихаю телефон в карман и снова пытаюсь позвонить в дверь, прежде чем усесться на ее
ступеньки для длительного ожидания. Я знаю, что она дома. Мне просто придется подождать.
Я на двенадцатой машине, на двоих собачниках и одном почтальоне, проходящих мимо,
когда, наконец– то, что– то слышу. Музыка отрубается так быстро, что от внезапной тишины в
моих ушах звенит.
Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить красноглазую Отэм, выглядывающую из–
за двери. От спешки я встаю и чуть не валюсь с ее крыльца, и уголок ее губ подрагивает от
улыбки.
В моей груди начинает пузыриться надежда.
– Я видела, как ты приехал, – говорит она и, щурясь от яркого, дневного света, выходит
на крыльцо. Что означает, она знала, что я просидел здесь примерно час. – Решила, что мне лучше
выйти, пока соседи не сообщили о тебе.
– Я пытался дозвониться.
– Я видела, – она вздыхает и оглядывает двор, прежде чем снова сощурится. – Может,
тебе стоит зайти?
Я охотно киваю. Она открывает дверь шире и отступает в темноту, махнув мне бледной
ладонью.
Ее гостиная буквально форт из одеял, таким образом, как бывает, когда ей нужно скрыться
от всего мира, шторы плотно занавешены, а телевизор на беззвучном. Подушки и одеяла