История моей жены. Записки капитана Штэрра
Шрифт:
— Постойте! Если уж на то пошло, купите себе и плащ заодно, — решил я. — Вам ведь давно хотелось.
Впечатление от моих слов было потрясающее. Жена страшно побледнела и посерьезнела до такой степени, что даже не докурила до конца сигарету.
— Ты благородной души человек, — воскликнула она и поспешила прочь.
Не был я человеком благородной души, отнюдь нет. Выждал немного, не вернется ли жена за чем-нибудь, а затем приступил к занятию, которого чурался всю свою жизнь: рыться в чужих вещах.
Но сейчас это было необходимо. Вдруг да найду что-нибудь, что наведет
А уж до чего мне это было не по душе — Бог свидетель! Особая щепетильность морякам не свойственна, я тоже не отличался чрезмерным душевным чистоплюйством, и все равно диву даюсь, как я мог на это пойти. И не только в силу низости самого поступка, имелась тому и другая причина.
Супруга моя была по природе крайне неаккуратна, несобранна: давно следовало бы об этом упомянуть, да все язык не поворачивался. Какой беспорядок царил в нашем доме, никакими словами не выразить. А теперь мне предстояло разгребать этот хаос…
В гардеробе, например, среди ее белья я обнаружил яблоки, одно из них надкусанное с темно-красными следами помады. Объедки сдобы, печенья — тоже со следами ее зубов… ленточки, вперемешку с кружевами и вуалетками, с расшитой тесьмой, спутанные в плотный клубок, облепленный крошками леденцов…
Нервы мои были взвинчены до предела, охотнее всего я подпалил бы дом, лишь бы не видеть этого кошмара.
Нелепо устроен человек. На меня свалилась большая беда, настоящая, а я расстраивался по пустякам. Из-за скомканных тряпок и серебряных бумажек — хорошо, что вспомнил про них. Потому как бумажки были везде — в шкатулках и ящиках, где расправленные, где смятые в комочек, я не переставал удивляться, зачем они ей. Может, воплощение детской мечты? Ведь речь идет о самых обычных станиолевых бумажках из-под конфет.
И в самых невообразимых местах: в цветочных вазах, в прихожей среди чемоданов… Теперь объясните мне, почему я взял ее в жены?
Стоило мне отворить дверцу ее гардероба, и все содержимое вывалилось к моим ногам — до того он был набит. Ящики невозможно было ни выдвинуть — они застревали, ни затолкать обратно — множество скомканных дорогих вещей действовали как пружина. Бархатные и шелковые, муаровые и замшевые ридикюли были запихнуты как попало — неопрятные и неухоженные, а в них — золотые украшения с дефектами: сломанные броши и браслеты… Всевозможные цвета смешались здесь: синий глубокого оттенка и дивной красоты зеленый… в кошельках хлебные крошки, в шкатулках для рукоделия — чулки и повсюду мелкие деньги, испанские и французские, почтовые марки и трамвайные билеты из разных стран, высохший до белизны шоколад…
И из этого хаоса, из этой свалки она возникала — горделиво и в ослепительном сиянии, красуясь в белом с меховой оторочкой или в сиреневых тонах, с полуобнаженными плечами и разрумянившимся лицом и бросала небрежно: — Я иду на вечер! Мое платье достаточной длины? Недостаточно длинное? — Вертелась, поворачивалась туда-сюда и выпархивала из комнаты.
Это было не так давно. Ее пригласили какие-то французы из вновь прибывших, два раза подряд. Но я с ней не пошел, не было охоты. Только
Наше свидетельство о браке я обнаружил в буфете, все липкое от ликера… Но стоит ли вытаскивать на свет божий все «прелести» семейной жизни?
«Окаянная моя натура, — думал я. — Роюсь тут в поисках какого-нибудь слова, улики, мне хватило бы и одной фразы, а когда случилась история с Ридольфи и все доказательства были у меня в руках, я ведь и палец о палец не ударил. Эта мысль по-прежнему не выходила из головы. Как я мог проявить такое равнодушие? Или эта женщина тогда совсем не интересовала меня?»
Судя по всему, именно так и было. Ведь безразличие оберегает тебя, а страсть унижает. Однажды это сказала мисс Бортон, и теперь я убедился, насколько она была права…
Письма, записки, хоть чего-нибудь, за что можно было бы ухватиться, я не нашел. Видимо, она все уничтожила. Я начал уже складывать вещи обратно, когда мое внимание привлекли две фотографии. Обе в одном конверте, они были засунуты в шкатулку для рукоделия. Я с удивлением разглядывал их. На одной была снята девочка, очень милый ребенок.
На обороте надпись по-испански: recuerdo, а может: collection d’oro, «дружеская компания» — или что-то в этом роде, а девочка, повторяю, была прелестна: грустное личико в обрамлении локонов, мечтательный и доверчивый взгляд.
«Это ее ребенок, — сразу же сказал себе я и подошел к окну, чтобы разглядеть получше. — Да, это ее ребенок», — произнес я, теперь уже вслух.
Хотя я не стал бы утверждать, что девочка очень уж похожа на мою жену. И все же… Это было мгновенное озарение, которому невозможно противиться.
Чувство настолько сильное, что я поддался ему бездумно. Признаться, мне всегда нравились девочки… дочку бы…
Затем я положил эту карточку и принялся разглядывать другую.
На этой была изображена моя жена, в незнакомой компании, среди веселых дам и господ. У мужчин были бумажные колпаки на голове, как у кондитеров, а одна из дам держала в руках живого петуха — дурачились, чтоб им пусто было! Они покатывались со смеху, как веселятся после бурно проведенной ночи.
И супруга моя, естественно, тоже. Она, кстати, гарцевала верхом на лебеде — ватном, что ли, — и не только хохотала, но и полыхала огнем. В руке она держала сигарету, а в глазах ее светились манящие огоньки — знавал я эти огоньки тоже.
Спрятал я фотографии на место, в шкатулку. Мне даже не хотелось знать, какая связь между ними. Кстати, на обороте последней тоже была надпись: «La nuit», «Ночь» — словно намек на происхождение снимка.
Обычай известный: на рассвете, после выпитого шампанского, фотографируются в Булонском лесу. В завершение прогулки, на память.
Эту линию я отстранил от себя.
— Боже мой, что вы делаете?! — воскликнула она по возвращении. — Что вы ищете среди моих книг?