История моей жизни
Шрифт:
Работа нудная, и я, не выспавшись, делаю все это сквозь дрему, и, чтобы скорее отделаться, я путаю кружева с прошивками, репсовые ленты с атласными и лишь последние ряды я правильно кладу на картон.
А ближе к вечеру я опять в сапожках лаю на прохожих и всячески стараюсь заманить их в магазин.
6. Любовь
Однообразие жизни обтачивает дни мои так, что я не отличаю их один от другого, и они катятся беспрерывной полосой, унося из моего бытия часы, дни,
Если бы не Соня, я бы давно сбежал отсюда, но эта замечательная девушка, полная неиссякаемой веселости и жизнерадостной энергии, удерживает меня, и я исключительно ради нее тяну эту надоевшую мне лямку.
Соня умеет писать и хорошо разбирается в цифрах, а читает она хуже меня.
Однажды, в одну из суббот, когда обычно все уходят, а я остаюсь один сторожить добро, я нахожу за печкой растрепанную книгу под названием «Фиакр номер тринадцатый». Сажусь за кухонный стол у окна и принимаюсь за чтение.
С первых же страниц книга поднимает меня и уносит в прекрасную страну, где так много солнца, красивых людей, золота, благородства, безудержных радостей, любви, ревности и злодейства.
Я давно уже знаю, что такое любовь. Знаю, что влюбляются мужчины в женщин, а женщины в мужчин.
Мне также известно, что любовь живет среди красивых людей, а уроды никого не любят и ненавидят влюбленных. Из прочитанных мною книг я знаю, что тот, кто любит, мучительно страдает, завоевывая свое счастье подвигами, красотой, дуэлями, богатством, львиной храбростью, а иногда истекая кровью. И я, когда читаю о любви, сочувствую влюбленным и ненавижу соперниц и соперников, разбивающих нежные и возвышенные чувства несчастных героев и героинь.
Увлекшись чтением, я не слышу, как Соня открывает своим ключом дверь и входит в кухню.
— Шимеле, ты никак книгу читаешь?
От неожиданности вздрагиваю и растерянно гляжу на своего «командира».
На ней красная юбка с оборочками, белая кисейная кофточка с малиновым бантиком у воротника, тонкая талия охвачена черным лакированным пояском, на голове широкополая соломенная шляпа, украшенная алыми розами, а в руке шелковый зонтик под цвет шляпы.
Соня кладет руку мне на плечо и наклоняется над книгой. От нее пахнет липовым медом.
— Неужели ты понимаешь, что здесь напечатано?
— Очень хорошо понимаю, — говорю я, оправившись от смущения, и тут же вкратце рассказываю ей о том, как я научился читать, говорю о Житомире, о Нюренберге, о тете, о Гарине и о многом другом.
Она слушает меня с большим вниманием, и я чувствую, что Соня перестает видеть во мне глупенького мальчика.
— И ты все это пережил?.. Ах ты, мой милый Шимеле!
Она обнимает мою голову, прижимает ее к груди своей и целует меня.
— Ну, теперь читай вслух, а я послушаю.
Она снимает шляпу, подвигает вторую табуретку и садится рядом. А во мне поет радость, и я не знаю, что мне сделать для Сони, чтобы быть достойным
В следующую субботу, когда Бершадские уходят в гости, а мы с Соней остаемся вдвоем, между нами на той же кухне происходит следующий разговор:
— Шимеле, ты меня очень любишь? — спрашивает Соня, и обе ямочки на щеках улыбаются, а в прищуренных глазах теплится мягкая, нежная доброта.
— Да, — тихо отвечаю я, ошеломленный неожиданным вопросом.
— И ты для меня сделаешь все, что попрошу?
— Все…
— Ну, так слушай, Шимеле… Я открою тебе одну тайну, и ты должен ее хранить, как мать хранит ребенка. Понял?
— Да, очень хорошо все понимаю, — отвечаю я; а сам трепещу при мысли, что Соня усомнится во мне и тайны не откроет.
— Так слушай же, Шимеле… Со мною случилось несчастье…
Ямочки на щеках исчезают, шире раскрываются теплые черные глаза, и красивое лицо становится грустносерьезным.
— Да, со мною случилось несчастье, — повторяет Соня тихим голосом. — В меня влюбился сын Амбатьелло — Николай… Ты его знаешь — он стоит за кассой в булочной… Высокий такой, красивый, с черными усиками…
— Так он же грек! — невольно вырывается у меня.
— Да, Шимеле, он — грек… И в этом мое горе… Теперь ты все знаешь и должен мне помочь. Вот тебе пять копеек, сбегай в булочную, купи пирожное и, когда будешь платить, незаметно передай ему мою записочку… Сделаешь?..
— Да.
— И никто этого не узнает?
— Умру, а не скажу! — взволнованно и твердо заявляю я.
Соня благодарит улыбкой и ласково проводит рукой по моим кудрям.
С этого момента моя жизнь наполняется новым содержанием. Живу за себя и за Соню. Меня теперь интересует каждый ее шаг, каждое движенье. Я замечаю, как Соня расцветает, становится еще красивей и веселей.
Работает оиа с великой охотой и без всякой устали. Торгует одна за всех. Пока Этль — наша одушевленная глыба из мяса и жира — повернется, Соня уже успевает отпустить несколько покупательниц, сбегать на кухню, приготовить что нужно для варева, подсчитать вчерашнюю кассу, убрать комнаты и снова работать за прилавком.
И все это она делает легко и бодро. А вечерами она готовится к свиданию и плетет венки из цветов своей первой любви.
Я всем сердцем ей сочувствую, бережно храню доверенную мне тайну, радуюсь ее радостями и в то же время мучаюсь вопросом: почему грек?.. Ведь греки совсем чужие нам люди?
Через некоторое время я начинаю замечать, что Соня чем-то озабочена и реже смеется. Записочки от нее передаю ежедневно молодому Амбатьелло.
Мы с ним уже хорошо знакомы, и когда я плачу ему за бублики, он сам протягивает руку за сониной запиской и улыбается всеми зубами. Он действительно очень красив. Черноглазый, румяный, широкоплечий парень, — он со всеми ласков, приветлив и всегда одет по-праздничному.