ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

Миксат Кальман

Но, пожалуй, и пяти минут не прошло, как он уже оделся и влетел к Михаю Тооту, сердечно хлопнул того по ладони и пожал ее так, что честная мозолистая рука старика чуть не хрустнула в его сильных пальцах.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогой дядюшка! Вот уж поистине сюрприз! Я приказал этому болвану начальнику рекеттешской станции сообщить мне о вашем прибытии, потому что сам хотел к вам ехать. И представьте, этот осел еще сегодня мне телеграфирует, что вы не прибыли. Нет, нельзя на этих людей полагаться!

— Начальник станции

прав, я ведь не вышел в Рекеттеше, а приехал прямо сюда утренним поездом.

— Вот как? Садитесь же, дорогой дядюшка! Сюда, сюда, в мягкое кресло…

Но Михай Тоот продолжал стоять; он ничуть не повеселел от любезного приема, оказанного губернатором, бледное лицо его выражало грусть, которую лишь подчеркивала черная с головы до ног одежда; даже теплое рукопожатие он принял как-то нехотя, словно человек, которому по ошибке выдали больше кредиток, чем полагалось.

— Я осмелился нанести визит вашему высокопревосходительству по весьма необычному делу. Не знаю даже, как и с чего начать…

— Можете начинать, с чего вам угодно, дорогой дядюшка Тоот. Дело не такое уж необычное, ведь начинаете не вы, вы только продолжаете. Начал я, потому-то и приезжал к вам в Рекеттеш. Ох, уж эта молодежь! Растишь птичку, а как вырастут у нее крылышки, и — фьють! — улетает из гнезда. Но почему вы не садитесь, дядюшка Тоот?

— Благодарю, но я буду говорить стоя. Я приехал потому, что жена написала мне, будто вы, ваше высокопревосходительство, удостоили мой дом посещением. Она сообщила также, что вы снова собираетесь ко мне по некоему делу.

— Ну, разумеется, — произнес Коперецкий, потирая руки.

— Я хотел вас опередить и, не заезжая домой, явился к вам прямо из Тренчена.

— Очень мило, что вы хотели избавить меня от хлопот, но вместе с тем вы поступили плохо, ибо лишили меня вследствие сего нескольких приятных часов, которые я мог провести в кругу вашей семьи.

Господин Тоот жадно ухватился за услышанный официальный оборот; именно такую осторожную форму выражения он и искал в своем скудном словаре.

— Вы изволили сказать «вследствие сего». Как раз это меня и мучило. Я хотел избавить ваше высокопревосходительство… ибо…

— Я вас не понимаю!

— Ибо из этого дела ничего не выйдет, — кротко и просто договорил Михай Тоот.

— Из какого дела?

— Вследствие которого вы хотели приехать ко мне, ваше высокопревосходительство.

— Я имел в виду дело моего шурина Ности, — взволнованно задышал Коперецкий.

— Я тоже, — ответил Михай Тоот. — Я не хотел, чтобы дело выглядело так, будто господин губернатор, вернее, господин исправник получил отказ. Вот я и приехал просить, чтобы вы не изволили наносить мне визит ради этого и, главное, соблаговолили повлиять на господина исправника, — так как брак абсолютно невозможен, — чтобы он, как подобает истинному рыцарю, старался избегать мою дочь, которой я, вероятно, причиню своим решением горе.

Коперецкий побледнел, волосы его стали дыбом, губы задергались,

и он суетливо заметался по комнате, уронив один из маленьких столиков.

— Да вы с ума сошли, милейший Тоот! Да вы знаете, что вы делаете?

— То, что надлежит делать честному отцу.

— Вы не боитесь, что мой шурин прострелит вам живот?

— Я ничего не боюсь.

— Но ваша жена сказала, что вы были рады, узнав о намерениях Ности.

— Тогда да, но теперь я решил по-иному.

— Подумайте, ведь ваша дочь любит Ности, вы сделаете несчастной это милое создание.

— Я обо всем подумал.

— Но, по крайней мере, скажите причину!

— Я не намерен говорить о причине.

Подобное упрямство привело Коперецкого в ярость, он не мог больше сдерживаться, ринулся к звонку и так дернул его, что зеленый шнурок с кисточкой оборвался. С глазами, налитыми кровью, он швырнул звонок на пол к ногам господина Тоота.

— Берегитесь, Тоот, берегитесь! — визгливо закричал он. — Мой шурин не оставит дела так, он потребует от вас объяснения. Михай Тоот грустно покачал головой.

— Он наверняка так не поступит. Поклонившись, он вышел, в дверях столкнувшись с мчавшимся навстречу Бубеником.

— Что прикажете, ва…

Но начатая фраза так и застряла у Бубеника в горле, ибо Коперецкий могучей дланью закатил ему такую оплеуху, что удар, несомненно, был услышан в передней удалявшимся Тоотом.

Бубеник шипел и охал, пока барон, метавшийся взад и вперед, ревел, как сорвавшийся с цепи бык, а потом, немного успокоясь, рявкнул на Бубеника:

— Не ори, скотина? Не видишь, это только проформа, тебе вместо Тоота попало. Я собой не владел, Бубеник. Я должен был кому-нибудь закатить оплеуху.

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА Что делает паук, когда рвут его сеть

Катастрофа была велика. К счастью, некоторое время ее можно было скрывать. У Коперецкого разлилась желчь, денег-то больше всего у него уплыло, и врачи теперь посылали его не в Часарфюрде, а в Карлсбад, лечиться от желтухи. Он уехал вечерним поездом на другой же день в сопровождении Малинки, прежде чем Фери вернулся домой.

— Я убил бы его, если б сейчас довелось встретиться. Лучше уеду от греха.

— Ну, полно, полно, зачем ты нападаешь на бедного мальчика, лучше бы пожалел его, — увещевала мужа Вильма. — У него большое горе, ведь он любит девушку.

— Я тоже люблю мои деньги. У меня тоже большое горе. Вернувшись в Бонтовар, первый визит Фери нанес Вильме.

Дом был полон родственников. Это все были господа старого закала, не то что нынешние. Они не оставляли хладнокровно на погибель тех, кто споткнулся, если были они из их клана. Грянет беда — все на помощь сбегались, черта, достойная уважения, потому-то они и властвовали в комитате из поколения в поколение. Ибо всякая власть берет начало из какого-нибудь благородного источника. Фери вошел весело, сразу сообщив, что купил для Мари яхту.