История новоевропейской философии
Шрифт:
— Но ведь вот то, что, например, Бог благ… Вот есть такие положения, которые мы, обладая свободой воли — полагаем. Вот мы полагаем, что Бог благ, и все делаем так, как будто на самом деле Бог благ. А есть племена, например, в Африке, которые полагают, что боги… ну, или даже в семитских религиях, в Библии — там Бог явно не был благ… поначалу-то. И они вели себя в соответствии с этим положением — они это полагали и так себя и вели. Вот как-то Лейбниц этот вопрос никак не рассматривал? что мы строим свою жизнь, свое поведение в соответствии с тем, что мы полагаем — но это не является ни истиной разума, ни истиной факта; но когда мы начинаем это полагать, это становится истиной факта, наверное…
Ну, он бы, конечно, не согласился, что это истина факта. Мы многие мнения ложные можем принимать за истину — это он не отрицает. Но надо в каждом конкретном случае смотреть: есть
— Для тех, кто считает, что весь мир плохой (как только зазеваешься
— у тебя что-нибудь украдут) — эти люди имеют достаточное основание для своей точки зрения.
А вот достаточное ли оно?
— И люди, которые полагают, что мир благ (что случаются, конечно, неприятности, но, скажем, они указывают на наши собственные недоработки; нам надо просто самим совершенствоваться и неприятностей будет меньше) — и эти люди тоже как бы правы. Не включает ли, как бы, мир в себя, там, бесконечные потенции, которые мы делаем актуальными своими положениями; то, как мы полагаем — это их и делает актуальными?
Ну, этот так, вот, да. Был философ, который вот так именно и говорил как Вы — это был Протагор. Он действительно, так и говорил, что мир — это такая потенция абсолютная, бескачественная материя, содержащая все возможности принятия любой формы; и какую форму она примет, зависит только от нас, от нашего волевого решения. Мерой всех вещей является именно это, человек, — своей решимостью увидеть мир таким, каким хочется. Но Лейбниц бы на это сказал, что бывают разные основания — основания к такому-то мнению, к другому. Но всегда, в силу того, что нет одинаковых вещей в мире — не может быть и равенства оснований — какое-то обязательно должно перевесить. Хотя временно может перевешивать ложное, допустим (мы просто не знать можем какие-то из главных доводов), но время все расставит по своим местам. Лейбниц не отрицает темпоральный фактор; мир для него — развивающееся целое, а не статичное. Он много говорил о геологических проблемах, вот, стал обращать внимание на эволюцию Земли и подстегнул, вообще говоря, эволюционистские настроения, которые бурно расцвели в XVIII веке.
Ну, что? Идем дальше?
Беркли
Идем дальше. Времени немного у нас… В год появления лейбницевских «Опытов о теодицеи» в Европе, совсем в другом месте — не на континенте, а в Британии — вышел еще один трактат, которому довелось стать одним из самых знаменитых и дискутируемых произведений Новой философии. Речь идет о трактате «О принципах человеческого познания», автором которого был Джордж Беркли (1685–1753), наш следующий персонаж. Молодой человек 25–ти лет, один из философских гениев. Хотя обскакал всех в этом плане Юм (1711–1776), конечно: он в 16 лет задумал свою систему; это беспрецедентный случай в истории философии; причем не просто какую-то вторичную, а оригинальную систему; тут никто не может с ним сравниться. Ну, вот Беркли тоже достаточно рано это сделал. Лейбниц ознакомился с его идеями, но плохо отнесся к ним. Может, он не принял Беркли потому, что тот был очень похож на него. Хотя когда мы начинаем читать работы Беркли мы никогда не скажем, что это близкая к лейбницевской система; скорее что-то совершенно оригинальное. Но чем больше мы будем вникать в эту систему, тем более и более традиционной она нам будет казаться; и таковой она начинала казаться и самому Беркли. Эволюция его взглядов — это путь от оригинальности к традиционности. Вначале он выступил как такой сверхнеобычный философ, а в поздних работах он буквально слился с новоевропейской, и даже не только новоевропейской, но вообще с мировой философской традицией, как бы примкнув к бурному, широкому в то же время потоку неоплатонической философии. То есть его поздние работы меньше похожи на лейбницевские трактаты, чем ранние. Тем не менее. Попытаемся все по порядку разобрать.
Подробно о жизни Беркли я, пожалуй, рассказывать не буду; она была лишена каких-то таких, эффектных событий. Хотя что-то было, конечно, интересное. Он стал епископом; т. е. вообще, вступил на путь церковной карьеры и дослужился, вот, до епископа. Ну, и не только этим он занимался. Он преподавал, и… вот был, пожалуй, все-таки в его жизни поворот такой интересный: он попробовал заняться миссионерской деятельностью; ездил в Америку, там что-то предпринимал; но не очень успешно.
Прямым контрастом его жизни является его философия. Ну, давайте разберемся по порядку. Значит, во — первых, главное сочинение Беркли, кроме «Опыта новой теории зрения» (1709) и «Трактата о принципах человеческого знания», надо упомянуть еще и его знаменитые «Три разговора между Гиласом и Филонусом».
«Три разговора между Гилосом и Филонусом» — вот, пожалуй, пик его творчества. Кстати, как перевести название этой работы, чтоб имена не звучали так уж непривычно? «Три разговора между Материальщиком и Любоумом», где позицию Любоума, естественно, занимает Беркли, и в пух и прах разносит Материальщика (ну, или Материалиста, попросту, можете так сказать). Почему он так ополчился на материалиста? Ну, во — первых, как еще может вести себя священник? Хотя в Священном Писании, в Библии не отрицается существование материи, а Беркли захотел стать святее самого Папы, и — вот главный парадокс его философии, ее лозунг, если хотите, — Беркли берется доказать несуществование материи вообще. Материи нет. Более того, он пытается показать, что понятие материи содержит в себе противоречие. Вот его цель, которую он заявляет и в том, и в другом главном труде. Такой поход на материализм. И материалисты, вы знаете, дрожали от страха; прямо бились в истерике, — особенно во Франции, — читая сочинения Беркли. Культуры философской не хватало, чтобы опровергнуть его идеи, поэтому в ругань все превращалось — ну, или в попытки объявить его философию противоречащей здравому смыслу… Вот, Дидро особенно преуспел в этом; знаменитый его абсурд, который он произнес — это (кажется, я говорил даже уже): «Философия Беркли — это самая абсурдная из всех возможных систем», — сказал этот мыслитель, Дени Дидро, — «но ее труднее всего опровергнуть». Вот такую конструкцию он предложил. Сама конструкция содержит в себе противоречие: если система абсурдна, то она уже опровергнута самим фактом признания ее абсурдом.
Опровергать абсурд — это все равно, что доказывать аксиому. Абсурдное занятие. Аксиому не надо доказывать; она самоочевидна — именно поэтому она аксиома. Ее нельзя доказать. Ну, Дидро выдавал желаемое за действительное. Вряд ли в философии Беркли можно обнаружить противоречие. Другое дело, что в ней присутствует кое-что другое, иное, что в принципе не должно быть у новоевропейского философа: некоторые скрытые догматические утверждения. Они особенно странно звучат у философа, который решил во всей чистоте реализовать декартовский проект построения философии с чистого листа, начиная с «Я», не принимая никаких допущений; который смело бросился на авторитеты, на все теории, бытовавшие в то время. И вот этот философ не смог избежать некоторых догматических допущений, которые удивительным образом роднят его философию с обыденным здравым смыслом; на чем он, впрочем, сам настаивал: что его философия есть философия здравого смысла.
Но обо всем по порядку, впрочем. Кроме нападок на материализм, Беркли также взялся доказать ошибочность скептицизма — скептицизма, неверия, свободомыслия — и показать, кроме того… вот этим он особо гордился; он считал, что он нашел крайне эффективное и доселе неизвестное, очень быстрое и красивое доказательство бытия Бога — новое. В глубине души, я думаю, он сравнивал себя с Ансельмом Кентерберийским, выдвинувшим онтологический аргумент, а он, другой епископ, изобрел новый аргумент — аргумент Беркли. Но этому аргументу не повезло: о нем не упоминают в современных учебниках религиоведения; он вообще неизвестен практически. Хотя очень красив.
— Кант его не критиковал?
Нет, Кант (1724–1804) его не критиковал и не знал даже. Он Беркли плохо знал. Хотя он мог читать — там переведены были работы Беркли на немецкий — по — английски Кант не читал, — но вроде бы… тут спор идет; нет достаточных данных. На Беркли он, вообще-то, ссылается, упоминает его имя; но ни прямых цитат, ни конкретного разбора философии Беркли в работах Канта нет. И поэтому, видимо, то ли давно, в юности, допустим, прочитал, а потом отложил, то ли… (ну, в относительной юности, там перевод-то был, лет за 20, наверное, до выхода «Критики…»), то ли просто понаслышке знал… В общем, этот вопрос мы не можем решить. В классификации кантовских доказательств этот аргумент… даже трудно сказать, какое он место бы занял. Ну, скорее, он причислил его бы к разновидности космологического.
— Он вообще, так или иначе к онтологическому сводил…
Ну, да, он сводил-то к онтологическому; но все-таки три вида он различал. Думаю, что где-то между физико — теологическим и космологическим. Трудно за Канта решить, куда бы он его причислил. Ну, сами увидите — я его озвучу и можно понять будет, куда его лучше запихнуть. В принципе, можно его ввести в кантовскую классификацию без особого труда: просто она на настолько универсальных принципах базируется — там, априорное да апостериорное доказательство, что… подогнать можно любое.