История одного лагеря (Вятлаг)
Шрифт:
Всего один пример: в феврале 1957 года в небольшой магазинчик для вольнонаемных на 35-м лагпункте завезли более 1.000 литров водки и вина (и это при полном отсутствии в данном "торговом заведении" простейших вещей, остро необходимых людям, живущим "у черта на куличках", – продуктов, промтоваров, белья, одежды и т.п.). Понятно, что спиртное отсюда множеством способов и самым "оперативным" образом "потекло" в "зону" – к "блатным". Рядовой лагерник не мог позволить себе "побаловаться светленькой", не говоря уже о хорошем вине или коньяке, а вот "ворье" имело "это удовольствие" по первому желанию и в любом количестве.
Наивные новички-сотрудники в своих выступлениях на собраниях партхозактива ИТЛ недоумевали: почему "отрицательно характеризующимся заключенным" начисляются иногда трудовые зачеты даже за время пребывания в ШИЗО или нахождения в больнице? Но вскоре и они (уточним – многие из них) сами убеждались во всесилии "жидкой валюты"
Основой лагерного быта для многих "блатных" долгие годы являлись (и остаются по сию пору) употребление "чифира" (крепко, до черноты – пачка на кружку – заваренного чая) и курение анаши (по-лагерному – "план", "травка" – продукт цветения конопли; последнее – вековая традиция в Средней Азии, откуда "планокурение" и "пошло" в "воровской мир", а затем – в лагеря). Не годы – многие столетия (в общей сложности) – отсидели "за чай" заключенные (включая и Вятлаг) в БУРах и ШИЗО, а "такса" здесь суровая: обнаруженная при обыске щепотка чая "стоит" 10 суток "штрафняка"… Но "охота пуще неволи": мало кто из прошедших через лесные лагеря (в том числе – и в недавние годы) имеет "нормальные" сердце и печень: основная причина – злоупотребление "зековским бальзамом"… Ну и кроме того – "чифирение" и курение "травки" входили (как непременный атрибут) в ритуал "воровских сходок"…
В гнетуще-аморальной лагерной "пневмосфере" профессиональные уголовники чувствовали себя "как рыба в воде". Нельзя не согласиться с писателем Сергеем Снеговым, на себе ощутившим изуверскую тяжесть сталинских лагерей: нужно различать в общей массе их невольных обитателей тех заключенных, что "угодили" за решетку по так называемым "бытовым" статьям Уголовного кодекса или по бесчеловечно жестоким Указам Президиума Верховного Совета. Это – вполне "нормальные" люди, для которых криминал не является профессиональной деятельностью, не потерявшие связей с временно утраченной "волей": с родителями, женами, детьми… Но не эти "сидельцы", хотя их было большинство, создавали "погоду" в лагерях – в силу целого ряда обстоятельств они представляли собой запуганную, боязливую, робко покорную любому силовому давлению массу. И внутри этой инертной человеческой субстанции, как вирус в питательном бульоне, наливались соками неформальные уголовные группировки, состоявшие из настоящих бандитов – тех, что жили преступлениями, не имели отягощающих их моральных обязательств, кроме установленных "воровским кодексом", семейных связей (они не женились, а "подженивались") и т.п. Попадая в очередной раз на тюремные нары, они громко бахвалились: "Прибыл из "отпуска"! Кому лагерь злой, кому – дом родной!" Многие из них чувствовали себя в "зоне" лучше, чем на "воле": здесь – постоянная крыша над головой, "пайка" идет, в баню водят… А самое главное – это эйфория власти над себе подобными, "серыми людишками" из нижестоящих в лагерной иерархии "зеков": уж тут-то есть где развернуться самым диким страстям, низменным желаниям, животным инстинктам…
Эта "криминальная власть" имела под собой (помимо финансовых) и другие, не менее материальные основания. Еще раз вспомним "классику": "Всякая власть лишь тогда что-нибудь стоит, если она способна защищаться…" Проще говоря: "Винтовка рождает власть." Ну а если адаптировать эти "умозаключения" к лагерным условиям: "Хозяин за "зоной" – "человек с ружьем", хозяин в "зоне" – "человек с ножом". Обзавестись же оружием (ножом, "заточкой", "пикой", топором и т.п.) в лесном лагере для "блатных" не составляло проблем: только за вторую половину 1944-го (относительно "спокойного") года во время обысков в вятлаговских "зонах" было изъято: топоров – 82, "пик" – 41, ножей – 186, железа разного (из коего лагерные "умельцы" и мастерили "колюще-режущие предметы") – 96 килограммов, костылей и гвоздей – 115 килограммов. И это только "верхушка" того "айсберга", что представлял из себя "боевой арсенал" криминальных группировок в лагерях.
Стоит ли после этого удивляться, что "разборки" внутри "зон" – драки, поножовщина, убийства, смертельные избиения заключенных, вооруженные нападения на "представителей администрации" – были "заурядным явлением" во все годы существования лесных лагерей.
Как закономерное следствие этого, "оперативная обстановка" в подразделениях ИТЛ всегда отличалась повышенной напряженностью. Так, в 1951 году (в общем-то еще не выходившем "из ряда вон" по криминогенным показателям) в Вятлаге зафиксированы следующие нарушения заключенными "режима содержания": проявлений бандитизма – 17 (убиты 15 человек, ранены – 4), случаев отказов от работы – 2.681, "промотов" вещимущества – 431, гомосексуального "сожительства" – 217, хулиганства – 304, побегов – 24 (бежавших – 40 человек), попыток к побегу – 25 (при участии 48 заключенных). В том же году на оперучете состояли (как "склонные к побегу") – 1.397 человек.
Следует отметить, что лагерное начальство ставило "борьбу с побегами" на один уровень с "профилактикой отказов от работы" и уделяло
И тем не менее – побеги не прекращались: возможность "персонального помилования", реализации сладкой мечты о "воле" грели душу отчаявшегося и разуверившегося лагерника, подвигали его на смертельно авантюрный шаг…
Чаще всего "уходили в бега" уголовники. Приведем воспоминание о таком ("почти удачном") побеге из Вятлага (середина 1950-х годов):
"Одного малюсенького паренька вынесли из "жилой зоны" под видом продуктов в мешке, а при "съеме" этот паренек в общей толпе бригадников вернулся в "зону". Готовый же к побегу "зэк" Юрка по кличке "Бакинский" дождался ухода конвоя из "производственной зоны" и ушел в побег. Его хватились после ночного (поименного) пересчета, но "Бакинский" был уже далеко… Через неделю его поймали уже под Кировым – при переходе железнодорожного моста. Мост оказался охраняемым…"
Были побеги с подкопами, с перестрелкой (когда, отняв у охранников оружие, "побегушники" при задержании "оборонялись" до последнего патрона). Нашумел в свое время дерзкий побег заключенного-финна, который (при преследовании его) "уложил" более десятка солдат-"вохровцев".
Надо сказать, что охрана зачастую "чудес героизма" при ликвидации побегов вовсе не демонстрировала.
Документальное свидетельство: 9 июля 1950 года с 15-го ОЛПа бежали 7 заключенных. Но выставленная на ликвидацию побега розыскная группа вместо поиска беглецов организовала пьянку в деревне Куницыно, в результате чего пьяный солдат Баранов застрелил своего сослуживца Распутько. Вторая розыскная группа потеряла служебную собаку (как выяснилось впоследствии – ее "зарубили" беглецы) и также вернулась без результата…
Политзаключенные совершали побеги крайне редко: подавляющее большинство "пятьдесят восьмой" твердо верили в конечное "торжество советской власти", в ее "справедливость", были убеждены в своей правоте и невиновности, ждали смерти Сталина и амнистии. В наивных бесхитростных стихах провинциального журналиста Семена Милосердова (1921-1988), угодившего в лесной лагерь прямо со студенческой скамьи, эти настроения откровенно "обнажены":
"Медвежатники" и "скокари" Захватили в "зоне" власть: – Эй вы, сталинские соколы, Или с нами вам – не в "масть"? Возле нар сижу и верю я, Что не знал Он ничего Про разбой кровавый Берии И опричнину его, И что банду ненавистную Он прижмет – держи ответ! Мы сидим и ждем амнистию, А ее все нет и нет…Крайне сложная, постоянно взрывоопасная внутрилагерная обстановка требовала (по мнению гулаговского и местного начальства) соответствующих (то есть сверхжестких) мер "дисциплинарного воздействия" на заключенных. В реальности эта установка воплощалась в драконовски-карательной так называемой "дисциплинарной практике".
Основным, наиболее "популярным" у лагерных начальников видом наказания, которым они "щедро", не задумываясь "одаривали" (или – по-лагерному – "охавячивали") заключенных по любому поводу, являлось водворение в штрафной изолятор (ШИЗО). Это на самом деле – очень тяжелое наказание: потерять здоровье в неотапливаемом "штрафняке", находясь там без пищи и отдыха, можно в считанные дни. "ШИЗО без вывода на работу" (а значит – "кормежка" через день и "пустой баландой") – это туберкулез, болезни желудка, печени… Сплошь и рядом "загоняли" в БУРы (бараки усиленного режима) и в ШИЗО целыми бригадами – за невыполнение производственных заданий, "плохое поведение" и т.д. Только в третьем квартале 1951 года через это наказание "пропущены" 1.698 человек – за год так можно было пересажать треть, а то и половину всего "контингента" (что, в общем-то, и происходило в действительности).