История одной семейки

Нёстлингер Кристине

Мама и Андреа были мною довольны. Мама выражала свою радость, рассыпаясь в бесконечных похвалах, а Андреа — все время наезжая на меня.

«Ну что ж ты сразу так не смог? — говорила она. — Был бы ты в последние месяцы хоть вполовину таким старательным, не пришлось сейчас надрываться!»

А вот с Дорис у нас ничего не получалось. Стоило ей объяснить какую-нибудь математическую задачку, как я уже не понимал даже того, что раньше знал железно. Бабушка предложила разумную вещь: сконцентрироваться на латыни и английском, а математику пересдать осенью, тогда на подготовку у меня будет целое лето. Но мама была против. Она считала, что не стоит гробить все каникулы

на учебу.

И поэтому я обратился к помощи тети Труди и тети Лизи. (Дорис чуть не лопнула от злости.) Тети сказали вот что:

«Человек, способный к математике, никогда ничему не научит неспособного. Он просто не в состоянии понять, что у другого могут быть трудности. Только тот, кто сам не особо разбирается в этих делах, увидит, где тут собака зарыта!»

А поскольку тетя Труди и тетя Лизи в математике практически ни бум-бум, они рискнули со мной позаниматься.

Это были ужасно веселые уроки, добавившие мне уверенности в себе, потому что я понял: если уж эти две кошелки, которые даже не знают, как перемножать дроби, закончили гимназию, то у меня точно получится!

Поскольку мои дамы могли заниматься репетиторством лишь после работы, а Дорис и Андреа возвращались из университета только к полднику, у меня было полно свободного времени, из которого я использовал на учебу только половину. Другую половину я проводил у Муксенедера. После обеда я встречался там с Гарри и Флорианом. А до обеда сидел в кондитерской в одиночестве. Гарри и Флориан хоть и удивлялись, чего это я обосновался в заведении, которое так далеко от дома, но все равно были довольны моим выбором, потому что у Муксенедера все время торчала и девчоночья компания, с которой мы познакомились.

Каждый день с утра у Муксенедера сидела худенькая черноволосая девчонка с огромными карими глазами и веснушками на крохотном носу. Звали ее Йоши. Она прогуливала школу, постукивая спицами для вязания, полистывая газеты и дамские журналы и попивая кофе.

Разговаривали мы нечасто, только улыбались друг другу. Иногда я обменивался с ней газетами или подносил зажигалку. Больше всего мне нравились ее руки — узкие, загорелые, с тонкими, чуть дрожащими пальцами.

Самое ужасное, что каждый день после школы в кафе появлялась и Солянка, как будто это самое обычное в мире дело. Гарри и Флориана это бесило. Они отпускали едкие замечания, а Солянка, влажнея очами, ныла, что я-де ее «не защищаю». Неужели какие-то там два глупых друга мне важнее нашей любви, вопрошала она. Я как мог увиливал от подобных разговоров и только бормотал что-то успокаивающее. И Солянка тут же утешалась.

Я бы с удовольствием рассказал Гарри и Флориану, отчего это я провожу все время у Муксенедера, но, во-первых, рядом все время торчала Солянка, которую это совершенно не касалось, а во-вторых, я никак не мог решиться им рассказать, что мой папа на «Харлее» был выдумкой от начала до конца. Мы же еще в начальной школе поклялись друг другу — «правда, только правда, ничего, кроме правды!»

А в изысканиях об отце я серьезно продвинулся! Мне помогла девчоночья послеобеденная компания, потому что они уже годами ходили в эту кондитерскую. Пару раз я незаметно переводил разговор на владельцев булочной и узнал, что у пожилого владельца только одна дочь, та самая «госпожа начальница», которую я видел еще в первый раз. А у госпожи начальницы есть сын. Ему шестнадцать и зовут его Йоханнесом.

Похоже, все сходилось!

А вот про зятя пожилого владельца, мужа госпожи начальницы и отца Йоханнеса, девчонки никогда не слышали. Да и фамилию начальницы они не знали. Одна девчонка

уверяла, что их фамилия Гроссбух, но эту версию я отмел сходу. Отца по фамилии Гроссбух просто невозможно себе представить!

В субботу утром я пришел к Муксенедеру около десяти. Все столики были заняты домохозяйками, зашедшими передохнуть и подкрепиться для второго круга выходного покупочного марафона. Йоши тоже уже была там. Я подсел к ней. Она вязала. Нечто огромное, мышино-серого цвета. Йоши сказала, что это спина нового свитера. Я спросил, для кого она вяжет, — уж не для отца ли, тогда в нем должно быть роста не меньше двух метров и веса килограммов двести. Йоши ответила, что вяжет свитер для себя и он такой огромный, чтобы скрыть ее фигуру, которой на самом-то деле нет. Я возмутился. Толстяки ужасны, сказал я, так что пусть радуется, что фигурой вышла в заборную доску.

— С ума сошел, — сказала Йоши, — чему тут радоваться? Никакой груди, никакой талии, бедер тоже нет, вместо икр какая-то фигня! Вид такой, будто я голодаю. А на самом-то деле жру за троих!

— Мне не нравится грудь, — сказал я. И это была правда, а не просто какая-то там вежливость. В Солянке меня особенно пугают ее пышные формы. А то, что болтается по фасаду бабушки — это вообще ужас.

— Серьезно? — переспросила Йоши.

Я кивнул.

— Ну тогда ты исключение, — сказала она. — Все мальчишки, которых я знаю, говорят о сиськах, когда речь заходит о девочках. Мой папаша тайно собирает журналы с голыми тетками, у них груди размером с арбуз. А брат на такие буфера пялится, как на новогоднюю елку!

— И очень глупо, я считаю, — сказал я.

Йоши кивнула. Она не могла разговаривать, потому что считала петли на мышино-серой спинке. А потом у нее закончилась шерсть. Она достала из школьного рюкзака упаковку ниток, положила на колени и начала сматывать в клубок. Я вытянул руки, чтобы Йоши смогла надеть на них шерсть, ведь ненатянутая шерсть запутывается, когда ее сматываешь в клубок.

— Ты и вправду самое настоящее исключение из правил, — повторила Йоши и надела шерсть мне на руки. Она уверяла, что все прочие мужчины никогда бы не стали работать мотовилом, по их мнению, это недостаточно мужественно. А я рассказал ей, что у меня, кроме мамы и бабушки, есть еще три тети и две сестры и что за свою молодую жизнь я перемотал, наверное, целый вагон шерсти.

— Я и вязать умею, — сказал я.

— Быть не может, — сказала Йоши.

— Послушай, я ведь четырнадцать лет прожил в доме, где женщины вяжут, все до одной! Тут только законченный идиот не научился бы этому делу. Да я уже в восемь лет связал себе бело-зеленый шарф. Я тогда был фанатом «Рапида»!

Чтобы доказать Йоши, что все это чистая правда, я взял у нее спицы.

— Английская резинка, лицевая сторона. Сначала лицевая петля, потом накид и одну снять, так?

Йоши кивнула, и я принялся за дело. Это было трудновато, потому что Йоши вязала очень плотно. Петли с трудом сходили со спиц.

Йоши внимательно смотрела, как я вяжу, и женщины с соседних столов тоже пялились на меня. Одна старушка даже встала и подошла к нам. Она испытующе поглядела на мои прилежные пальцы, словно учительница труда, и сказала:

— Безупречно, мальчик мой! Просто сердце радуется, глядя на тебя!

И пошла обратно за свой столик.

Я связал три ряда, а потом Йоши отобрала у меня мое художество. На ее вкус я вязал слишком свободно. Йоши была, конечно, права: когда она связала пару рядов вслед за мной, это стало хорошо видно. Мои три ряда толстым желваком выпирали из аккуратненького вязанья Йоши.